Парижский шлейф - [104]

И тут Настя вздрогнула от внезапно поразившей ее мысли.

Судьба будет отыгрываться не на ней – на Иване! За то, что она посмела допустить, чтобы невинный юноша, который младше ее бог знает на сколько лет, разделил с ней постель. В своих растянувшихся на года размышлениях о ненависти и любви, о борьбе и несовместимости полов она упустила одно: не только она страдала всю жизнь от мужчин, но и им самим непременно приносила несчастья! А теперь… Нет, она не переживет, если что-то случится с Иваном. Теперь она точно знала, что нужно сделать: опередить судьбу. Перестать плыть по течению, которое предлагает жизнь, и, пока не поздно, тихо уйти.

Настя осторожно, чтобы не побеспокоить Ивана, выбралась из постели и вышла в коридор. Она еще раз взглянула на картины – интересно, кому пришла в голову дурная мысль вывозить столько ничего не стоящих полотен из Парижа? Вряд ли их можно было купить в Москве: здесь не перепродают неизвестных художников. Настя, как могла, бесшумно собрала с пола свою одежду и стала одеваться прямо в прихожей. Чтобы было удобнее, она прислонилась к свободной от картин части стены и тут же, холодея от ужаса, почувствовала, как стена под ее спиной куда-то падает. Чудом Настя не грохнулась и сама, успев встать на обе ноги и схватиться руками за дверной косяк. Только когда сердце перестало колотиться от страха, бешено и истерично, она поняла, что позади нее находится комната, дверь в которую такого же, бежевого, как и стены, цвета.

Настя перешагнула через низкий порог и оказалась в небольшом кабинете. На добротном письменном столе – допотопный компьютер: сейчас таких уже не делают. По всему периметру стен – книжные шкафы со стеклянными дверцами, до отказа забитые книгами. Настя подошла к окну, раздвинула портьеры и в желтоватом свете уличных фонарей стала разглядывать корешки расставленных на полках томов. Пробежала глазами по первому, второму ряду, добралась до третьего и замерла, словно пораженная громом. Старый, потрепанный, до боли знакомый томик стихов Шарля Бодлера был втиснут между новых, в твердых обложках, книг. Она протянула дрожащую руку, открыла дверцу шкафа и, дотронувшись до шершавого корешка древнего тома, дернулась, как будто прикоснулась к огню. Потом все-таки собралась с духом и взяла книгу в руки. Сомнений быть не могло – именно этот экземпляр 1926 года издания Настя купила у бедной Елизаветы Аркадьевны, когда та вынуждена была распродавать свою библиотеку. Многие из бывших студентов старушки приходили и покупали у нее что-нибудь из жалости – Настя тоже так делала несколько раз. Но в тот день она знала точно, чего хотела: ей нужен был достойный подарок любимому человеку, который проговорился, что в юности обожал Шарля Бодлера.

Дрожащими пальцами Настя раскрыла книгу, стала листать теплые страницы. Тонкие, как калька, листки бумаги с дописанными каллиграфическим почерком Елизаветы Аркадьевны осужденными стихотворениями были на месте. Настя, не выпуская книгу из рук, села на мягкий стул за письменным столом и начала читать, едва уловимо шевеля пересохшими от чудовищной догадки губами.

Очнулась она, только когда услышала тихий скрип двери за своей спиной. Настя удивленно подняла от книги глаза, словно не совсем понимая, где находится, и увидела сонного Николая. Нет, нет – Ивана. Он стоял в дверном проеме в одних трусах и, как маленький, тер кулаками глаза.

– Настенька, я соскучился, – пролепетал он, словно капризный ребенок, – пойдем вместе спать.

– Да, да, сейчас, – Настя силилась улыбнуться и не могла, голос ее дрожал. – Скажи, пожалуйста, как твое отчество?

– Николаевич, – ответил он. – А тебе зачем?

Эпилог

Настя в ту ночь никуда не ушла – Иван не выпускал ее из своих горячих объятий даже на секунду. А потом она сама уже не смогла: знала, что жизнь без него будет пустой и никчемной. Ради лишнего дня, даже часа рядом с ним, она готова была умереть – все лучше, чем жить дальше без любви, без единственного в мире мужчины. Умом Настя понимала, что ее нынешнее блаженство не может быть вечным: слишком густо оно замешено на тайнах, которые она так и не решилась раскрыть. Не смогла рассказать Ивану. И все-таки, несмотря на настойчивые угрызения совести, Настя была счастлива. Счастлива бесконечно, безумно – как никогда в своей жизни, потому что теперь она умела насладиться каждой секундой, умела ценить каждый счастливый миг.

Раньше Настя и представить себе не могла, что возраст человека так легко изменить: всего десять дней назад по внутренним ощущениям ей было «за сорок», теперь она смотрела в зеркало и видела двадцатилетнюю девчонку. Куда-то подевалась усталость, кожа светилась юностью, глаза горели огнем. Они с Иваном только и делали, что гуляли по Москве, осваивали развлечения, на которые у Насти до того хронически не хватало времени: парки, музеи, театры – и потом возвращались к нему домой, на Сивцев Вражек, чтобы до потери сил и сознания любить друг друга. Каждую ночь Настя с удивлением наблюдала, как чувственный юноша превращается в страстного мужчину: он учился верить своим инстинктам, учился слышать ее тело и действовать по велению переполненной любовью души. А Настя старалась не думать ни о чем и просто растворялась в этой наполненной светом жизни.