Парижские тайны. Том II - [281]

— И вскоре вы полюбили друг друга?

— О, дорогой отец, он так красноречиво выражал вам свое уважение, привязанность, восхищение… к тому же вы сами так хорошо отзывались о нем!

— Он того заслужил. Нет более возвышенного характера, более благородного сердца.

— Ах, отец, сжальтесь… не хвалите его так… Я и без того столь несчастна!

— А я хочу убедить тебя в том, что у твоего кузена изумительный характер… Тебя удивляет то, что я сейчас говорю, я понимаю, продолжай…

— Я чувствовала, как для меня опасно ежедневно встречаться с принцем, но я не могла избежать этих встреч. Как ни безгранично мое доверие к вам, мой отец, я не осмелилась рассказать вам о моей тревоге, всячески старалась утаить мою любовь; и все же, признаюсь, несмотря на угрызения совести, когда я забывала о прошлом, эта братская близость доставляла мне минуты счастья, неведомого прежде, но сменявшегося мрачным отчаяньем, как только я начинала вспоминать печальное прошлое… ибо, увы, если эти воспоминания продолжались, в то время как я была окружена почестями и уважением со стороны почти незнакомых мне людей, посудите сами, отец, в каком я была состоянии, когда принц Генрих расточал мне деликатные комплименты… окружил меня чистым и почтительным обожанием, проявляя, как ой говорил, братскую привязанность, которую он чувствовал ко мне под святым покровительством своей матери, умершей, когда он был еще ребенком. Но я, по крайней мере, старалась заслужить прелестное имя сестры, которым он меня называл, я согласно своему слабому уму советовала кузену, как вести себя в будущем, проявляла интерес ко всему, что имело к нему отношение, обещала себе, что всегда буду просить вас оказывать ему вашу доброжелательную поддержку… Но сколько мук, сколько сдержанных слез, когда принц Генрих расспрашивал меня о моем детстве, юности… О, обманывать… всегда обманывать, всегда бояться, вечно лгать… вечно дрожать под взглядом того, кого любишь и уважаешь, как преступник дрожит перед неумолимым взором своего судьи!.. О отец, я виновата, я понимаю, что не имела права любить; но я искупила эту печальную любовь тяжелым страданием… Что вам еще сказать? Отъезд Генриха причинил мне новое глубокое горе, и я поняла, что люблю его еще больше, чем думала… Вот почему, — сказала Мария, подавленная так, словно эта исповедь поглотила все ее силы, — я вскоре призналась бы вам, так как эта роковая любовь переполнила чашу моих страданий… Теперь скажите, отец, скажите, когда вы все знаете, какое будущее может ожидать меня, кроме пострижения в монахини?

— Да, есть для тебя будущее, дитя мое… настолько же светлое, отрадное и счастливое, насколько монастырь мрачен и зловещ.

— Что вы говорите, отец?..

— Послушай теперь меня… Ты хорошо знаешь, что я тебя горячо люблю, питаю к тебе слишком нежные чувства, чтобы не заметить возникшую между тобой и Генрихом любовь; всего лишь несколько дней спустя я убедился, что он полюбил тебя еще сильнее, чем ты его…

— Отец… нет… нет, это невозможно… он не любит меня так сильно.

— Он тебя любит, говорю тебе… любит страстно, безумно.

— О боже мой, боже мой!

— Слушай же… Когда я сыграл эту шутку с портретом, я не знал, что Генрих должен вскоре приехать к своей тетке в Герольштейн. Когда он сюда приехал, я уступил симпатии, которую он всегда мне внушал, и пригласил его постоянно бывать у нас… До того я относился к Генриху, как к своему сыну, и теперь ничего не изменил в своем отношении к нему… Несколько дней спустя Клеманс и я уже не сомневались в вашем обоюдном чувстве… Если ты страдала и мучилась, дитя мое, то, поверь, мне тоже было не сладко, и я был в крайне затруднительном положении. Как отец, ценя превосходные черты характера Генриха, я был глубоко счастлив, узнав о вашей привязанности друг к другу, так как я не мог мечтать о более достойном муже для тебя.

— Ах, отец… сжальтесь надо мной, сжальтесь!

— Но меня, как человека чести, мучила мысль о твоем печальном прошлом… Вот почему при встречах с Генрихом я не внушал ему никаких надежд, а, наоборот, давал ему советы, совершенно противоположные тем, которых он мог ожидать от меня, если бы я собирался отдать тебя за него замуж. При таких щепетильных обстоятельствах, как отец и порядочный человек, я должен был проявлять строгую сдержанность, не поощрять любовь кузена, но по-прежнему учтиво относиться к нему… Дорогое дитя, ведь до сих пор ты была так несчастна, что, видя, как ты оживилась под влиянием чистой и благородной любви, я ни за что на свете не захотел бы лишить тебя редкостных и чудесных радостей. Даже если, быть может, в будущем это чувство и померкнет, я все же надеялся, что ты сможешь насладиться немногими днями невинного счастья… и, быть может… эта любовь в будущем вернет тебе душевный покой.

— Душевный покой?

— Послушай же… Отец Генриха, принц Пауль, написал мне письмо… Хотя он считает, что не может надеяться на эту милость… он просит твоей руки для своего сына, который, по его словам, самозабвенно и страстно тебя любит.

— О боже, — произнесла Лилия-Мария, закрывая лицо руками, — как я могла бы быть счастлива!

— Успокойся, моя любимая! Все зависит от тебя, ты можешь быть счастливой, — нежно произнес Родольф.