Парижская жена - [12]

— Я здесь, мама, — говорила я, входя в комнату, где она отдыхала на кушетке, обтянутой потертым от времени розовым бархатом. Поставив сумки с покупками, я освобождала от булавок шляпку и снимала ее. — Тут не слишком жарко? Может, открыть окно?

— Жарко? — Ее руки поглаживали шерстяной плед на коленях. — Я продрогла до костей.

Придвинув к кушетке стул, я взяла ее руки и потерла, чтобы к ним прилила кровь, и, пока я это делала, мне казалось, что под моими пальцами не плотная кожа, а тесто. Когда я отняла руки, мать начала хныкать.

— Что ты хочешь?

— Позови сестру. Мне нужна Фонни.

Послушно кивнув, я встала, но тут ее глаза расширились.

— Не уходи, не оставляй меня одну.

Я вновь села, и так тянулся долгий вечер. Выпив немного бульона, мать пару часов дремала. Незадолго до полуночи она неожиданно приняла озабоченный вид.

— Я очень беспокоюсь о тебе, Элизабет, — проговорила она. — Что станет с тобой без меня?

— Я уже взрослая, мама. Со мной все будет хорошо. Обещаю.

— Нет, — покачала она головой. — Несколько лет назад мы с миссис Каррен разговаривали о тебе с Доротеей. — Мать дышала с трудом, было больно видеть ее муки.

— Успокойся. Все это не важно.

— Нет, важно. Мы не один раз спрашивали о тебе, но она отказывалась отвечать. Просто молчала.

Я всегда скептически относилась к оккультизму — к доске Уиджа, к сеансам при свечах, приглушенным голосам участников, к автоматическому письму, красным платкам на лампах, но в тот раз у меня по спине побежали мурашки. Возможно ли, чтоб мать вступила в контакт с Доротеей? А если вступила, то почему скончавшаяся девять лет назад сестра отказалась говорить обо мне? Может, она знала, что со мной случится нечто ужасное? Эта мысль пугала, но полной уверенности у меня не было. Не могла же я просить мать рассказать об этом сеансе подробнее: она утомилась и была взволнованна больше обычного. Да и хочу ли я знать? А что, если мое будущее хуже настоящего? Или его вообще нет?

Всю ту августовскую ночь я просидела на деревянном стуле около дивана. Смачивала лоб матери влажной тряпкой и всматривалась в летнюю ночь за окном. За стеклом трещали сверчки, но я их не слышала. Деревья были чернильного цвета, луна отчетливо вырисовывалась на темном небе, и я подумала, что когда-нибудь тоже умру в этой комнате. В моей жизни ничего не изменится.

Шли часы, и перед рассветом мать перестала дышать. Внизу все спали, а я смотрела на лицо, которое иногда вызывало во мне ненависть, иногда — сострадание. Ее руки свободно лежали по бокам худого тела, я коснулась одной, и меня пронзила любовь к матери — сильное и сложное чувство. Потом я спустилась по лестнице, чтобы разбудить Фонни и Роланда и вызвать доктора. Приготовила завтрак, приняла ванну, а затем села с Фонни в гостиной: надо было обсудить детали предстоящих похорон. Тело матери лежало наверху — в ожидании приезда коронера; я все время об этом помнила, это словно давило на меня. Мать всегда радовало спокойное течение моей жизни, тогда ей казалось, что я ближе всего к тому, что мне по силам, — немногому, по ее мнению. Такое представление обо мне шло из самого детства, оно укреплялось, и я могла легко поверить в него, стать ничем. Или же, напротив, могла порвать со всем, что имела.

5

— Все в порядке, мисс? — спросил водитель.

— Надеюсь, что так, — ответила я и открыла дверцу машины.

Я вернулась в Сент-Луис, проведя в поезде долгий день, который показался мне еще более долгим, просто бесконечным из-за непокидавшего меня чувства, что в Чикаго я сделала что-то не так. И вот я вновь здесь, в доме Фонни и Роланда на Кейтс-авеню. Осталось только расплатиться с шофером и выбраться из автомобиля.

Было прохладно и свежо. Шофер с вещами шел следом за мной, звук наших шагов на мощеной тропе глухо раздавался в воздухе. Войдя в дом, я оставила багаж у лестницы и поднялась в свою комнату, холодную и имевшую нежилой вид. Несмотря на поздний час и усталость, я зажгла свет и развела огонь в камине, чтобы согреться. Затем села на розовую кушетку, обхватила себя руками и подумала, не присутствует ли в комнате незримо мать, не кутается ли в шерстяной плед и не смотрит ли на меня жалостливым взглядом: бедняжка Хэдли. Несчастный цыпленочек.

Утром я спала дольше обычного, а когда спустилась вниз, Фонни уже поджидала меня в столовой.

— Ну? Я хочу знать все. С кем ты встречалась?

Я рассказала ей о вечеринках и играх и об интересных людях, бывавших в доме Кенли. Умолчала только об Эрнесте. А что рассказывать? Я даже не знала, друзья ли мы, не говоря о большем.

Во время нашего разговора вошел Роланд, застегивающий на ходу запонки; он принес с собой запах мыла и пахнувшего сосной средства для волос. Он сел за стол, а Фонни незаметным движением отодвинула свой стул подальше, чтобы не видеть, как он ест. Вот, значит, как обстоят дела! Их брак с самого начала был ошибкой. Мне стало их жаль.

— Ну как? — спросил Роланд. — Оправдал ли Чикаго твои ожидания?

Я кивнула, намазывая джем на хлеб.

— Удалось захомутать дюжину новых поклонников?

Фонни тихо фыркнула, но ничего не сказала.

— Ну не дюжину…

— По крайней мере, одного ты заполучила. Тебе только что принесли письмо. — Роланд вытащил из кармана пиджака помятый конверт. — Срочная доставка. Это уже серьезно. — Он улыбнулся и вручил мне письмо.