Парижская страсть - [15]

Эти тайные встречи были, впрочем, только преддверием наших отношений. Утром, без предупреждения, она позвонила в мою дверь. На ней было длинное пальто и маленькая меховая шапочка. В тот неуловимый миг, когда она мне улыбнулась, я успокоился. И сразу же понял, что уже давно жду эту женщину.

40

Когда погиб отец, я легко принял решение поселиться в его квартире. Просторные салоны, выкрашенные на старинный манер, были обставлены строгой мебелью. Свет в эти комнаты не допускался — из-за картин. Удивительно, но Авроре понравилось это темное, холодное, печальное место, где витал запах прошлого. Сначала обстановка квартиры, как мне показалось, растрогала ее. Она обошла все комнаты, задерживаясь у каждого предмета. Потом осторожно спросила меня, нельзя ли ей будет привнести сюда немного жизни. Ее предложение меня очаровало. Я его принял как надежду на свет и возрождение.

Она любила позолоту, балдахины, оптические иллюзии. Она велела нарисовать на тусклых потолках небеса, туманные и сиреневые. Старинные обои исчезли. Она купила дешевые безделушки, которые с фантазией расставила. Она там поместила соломенную пантеру, бюсты неизвестных, арфу и бабочек, под которыми были приколоты их латинские названия. Очень быстро в комнаты вернулся свет, и Орсини купил у меня много картин, которые этот свет выжил из квартиры. В течение многих недель Аврора со вкусом украшала мое обиталище. Когда все было закончено, мы — она и я — оказались, как два актера на новой сцене. Декорации были установлены. Какие роли нам предстояло играть?

41

Мне нужно было только несколько дней, чтобы выпроводить людей, которым уже нечего было делать в моей жизни. Я пригласил Дельфину в ресторан, куда мы обычно ходили, и все было сделано быстро. Жестокие заключительные реплики любовника, который уже не хочет быть таковым: «Останемся друзьями, хотите?», «Должен ли я вам вернуть ваши письма?», «Но, нет, они вам принадлежат».

Дельфина пыталась сдержать слезы. Я, не колеблясь, с успехом делал то же самое. Нет ничего приятнее, чем произносить слова печали, когда знаешь, что новое блаженство уже ждет тебя.

— Боже мой, как мы любили друг друга, — прошептала она, сжимая мою руку…

Я не испытывал никакого стыда. Никаких угрызений совести. Напротив, я устроил так, что Дельфина чувствовала себя виноватой. В чем? У меня не было ни малейшего понятия. Это ей следовало заглянуть в себя и понять, в чем она провинилась передо мной. Чувствуешь себя виноватой? Значит, есть за что. Потом, глядя в ее прекрасные глаза, я убедил себя, что немного печали только усилит мою радость. В конце концов, не она ли сама говорила мне, что ждет в итоге всякую страсть? Благородство характера, жар притворный или естественный, нежность, преданность. Все это улетучилось от радости большей, чем я надеялся. Но потому, что я должен был в свою очередь казаться грустным, я попросил ее позволить мне уйти. Она мне ответила, что у нее не будет сил оставаться одной в этом ресторане, который так часто был нам убежищем, и она предпочитает уйти первой.

Когда она вышла, я заметил, что все-таки было время обеда, и официанты, унюхавшие драму, успокоились, увидев мой аппетит. Все казалось в порядке с этой стороны. Я вытащил себя из этой длинной истории, как вытаскивают руку из перчатки.

С молодыми девицами было еще проще — мне достаточно было исчезнуть. Те, что поразвратнее, моей измены даже не заметили. Менее занимательные настаивали на встречах, и я отвечал им коротко и жестко, что должно было навести их на мысль о моей испорченности.

Но так соблазнительно было демонстрировать чувствительным созданиям стальной профиль. Они бичуют себя, стоит тебе нахмуриться. Они огорчаются до того, как ты успеваешь их упрекнуть. Они загубят свою жизнь. Они это знают. Они хотят начать сразу же.

Лучшие среди них, может быть, запомнят урок и однажды отыграются на самом слабом. Это — извечная и нескончаемая война.

В течение дней, которые я посвятил этой серии разрывов, я себя вел, как гнусный тип. Время от времени остаток морали мешал мне полностью наслаждаться моей гнусностью. Из-за суеверия я боялся, что судьба отомстит, уготовив мне впоследствии такие же унижения. Однако я себя успокоил, думая, что судьбе нет смысла поддерживать равновесие добра и зла. Равно как и наказывать тех, которые злоупотребляют ее временными милостями. Я подыскивал примеры, чтобы оправдать себя, — напрасно: все в истории страстей утверждало обратное.

Позже, когда я снова встретился с Авророй и имел слабость позволить ей узнать, что она с этого времени — единственная женщина в моей жизни, она мне ответила режущим голосом:

— Я ненавижу чувства, которые вызываю.

42

С самого начала между нами было ее тело. И это тело, всегда отсутствующее, разлучало нас. Она говорила мне:

— Это не очень важно…

Иногда мне попадались подобного рода тела — и мне это бывало неприятно. Но обитавшие в них женщины, как правило, воспринимали свое безразличие как проклятие. Они его оплакивали. Они горевали или притворялись, будто испытывают наслаждение.

Любопытно, но Аврора казалась довольной в этом теле, почти покинутом ею. Она им пользовалась, как доспехами из прекрасной плоти, мягкой, послушной, механистичной. Там она была вне досягаемости. Она не сожалела о своем удовольствии. Она ему не доверяла.