Парижанин из Москвы - [13]

Шрифт
Интервал

А пока что И.С. полон добрых живительных чувств и надежд. Некоторые размолвки они преодолевают во время многословных объяснений.

В День святой Ольги поздравление живой и посещение «отошедшей» на русском кладбище в де-Буа сливаются в сознании Ивана Сергеевича: «…был на могилке. Много цветов, берёза-то как раскинулась — крест обняла, могилку — снуют муравьи по ней. Высокий восьмиконечный дубовый крест, с накрытием, как на Вашем родимом Севере, в Угличе где-нибудь, в Ростове — бывал я там. Лампадка в фонарике-часовне, образок Богоматери, литой, старинный, горькое написание словами Остромира. Солнце, ветерок задувает свечки, «вечная память».

Его застаёт на кладбище время теперь уже каждодневной «переклички» в 11 часов вечера с новоявленной Олей.: «Я слышу, и мне легко».

И.С. всегда и всё — звуки, краски, ощущения, догадки — воспринимал особым внутренним слухом-ви́дением.

Москва, хранимая в сердце

Ведь где-то есть простая жизнь и свет
Прозрачный, светлый и весёлый…
Там с девушкой через забор сосед
Под вечер говорит, и слышат только пчёлы
Нежнейшую из всех бесед.

За время после смерти жены Ольги Александровны Иван Сергеевич передумал всю прошедшую жизнь, то обвиняя себя, что принимал бездумно, как должное, преданную, не знающую слов упрёка любовь жены, то умоляя простить. Он просил Олю присниться ему, сказать, что же ему теперь делать. Ему казалось, он больше не мог писать, а значит, совсем нечем было жить.

Когда-то, во времена, отошедшие в безвозвратное прошлое, он любил песни исторические и военные. Оказавшись на берегу Атлантического океана, они пели их в Капбретоне со своими друзьями и соседями по даче — генералом Антоном Ивановичем Деникиным, его женой Ксенией и дочкой Ириной, чуть старше их племянника Ивика, с поэтом Константином Бальмонтом, доктором Серовым, философом-богословом Владимиром Карташевым. А настоечки, изготовленные каждым единолично и с сохранением в глубокой тайне секрета изготовления, под Олины знаменитые пироги и Ванины собственноручно собранные и посоленные грибочки хоть на короткое время помогали забыть, что они на чужбине.

Они пели «Как ныне сбирается вещий Олег», «Горел, шумел пожар московский», «Ревела буря…», «Славное море, священный Байкал…», «Благославляю вас, леса…», много чего они пели и, конечно, любимую их жён лихую гусарскую «Оружьем на солнце сверкая, под звуки лихих трубачей».

Друзья находили, что И.С. очень похож на Стрельца, стоящего слева от Петра, в известной картине В. Сурикова «Утро стрелецкой казни».

— Из русских русский! — восклицал Бальмонт. — Так и вижу Вас, дорогой Иван Сергеевич, под Кремлёвской стеной, в стрелецкой шапке, с горящими глазами…

— К нему Иван Александрович Ильин в письмах обращается «Вулкан Сергеевич», — негромко подтвердила Ольга Александровна.

— Эх, где-то наша красавица Красная Площадь… — сладость славы Бальмонт когда-то вкусил, переехав в Москву. — Это вам не торговые рынки перед ратушами.

Тут начинались вечные-бесконечные разговоры, почему уставшие от войны и неразберихи с правительствами мужики могли поверить, что им новая власть даст навечно землю.


Во время одного из свиданий с женой в Сент-Женевьев-де-Буа он разговорился с человеком, представившимся Васильчиковым Павлом Александровичем. Тот рассказал ему «случай», который просто не мог не затронуть мистическую натуру писателя. В поруганном, обманутом Отечестве среди разора и обмана, страха и преследований, а теперь, как по мановению ока, скудной пайковой, ещё недавно сытой щедрой российской жизни, некто, кого назвать опасно для того человека, находит близ Куликова поля старинный нательный крест и передаёт его случившемуся тут старичку, направляющемуся в Троице-Сергиеву Лавру…

Переписывая «Куликово поле», Шмелёв будет плакать слезами благодарности Оле, которая вняла его мольбам и подала добрый знак, о чём ему будет «захватно» писать, здесь же, где лежит её прах и витает бессмертная душа. Жена помнит и любит его и там. И теперь радуется вместе с ним, что он не потерялся совсем, не разучился своему ремеслу и будет по-прежнему жив им.

Он только молил покойную присниться ему, хотя бы во сне побыть немного вместе с ним, забыть о страшной реальности, но Оля не снилась, а вспоминалась молодость, Москва и первые их встречи возле калитки отчего дома на Калужской — весной далёкого 1891 года.


После трагикомической истории, случившейся с ним на шестнадцатом году жизни, — он потом, уже за границей, немолодым известным писателем опишет её, так и назвав «Историей любовной» — после того женского авантюризма и пошлости, о которых не подозревал дотоле, Иван-Тонька считал себя искушенным и разочарованным, сторонился даже безобидных, совсем ещё глупых подруг младшей сестры и вполне снисходительно выслушивал донжуанские фантазии своего друга Женьки Пиуновского, не сильно доверяя его «победам».

Для себя он выбрал путь труда и аскетического образа жизни. Да и когда было развлекаться: готовился к экзаменам, много читал, брал книги в библиотеке Мещанского училища, что на другой стороне Калужской улицы. Обожал Большой театр, особенно оперу, но даже билеты на галёрку требовали некоторых расходов, для него чувствительных. Отец умер, когда ему было семь лет. Подрабатывал на перепродаже прочитанных книг, ненужных учебников, прекрасно ориентировался в книжных развалах; давал уроки, гоняя через всю тогдашнюю Москву от Калужской до Красных Прудов, разумеется, пешком.


Рекомендуем почитать
Переход через пропасть

Данная книга не просто «мемуары», но — живая «хроника», записанная по горячим следам активным участником и одним из вдохновителей-организаторов событий 2014 года, что вошли в историю под наименованием «Русской весны в Новороссии». С. Моисеев свидетельствует: история творится не только через сильных мира, но и через незнаемое этого мира видимого. Своей книгой он дает возможность всем — сторонникам и противникам — разобраться в сути процессов, произошедших и продолжающихся в Новороссии и на общерусском пространстве в целом. При этом автор уверен: «переход через пропасть» — это не только о событиях Русской весны, но и о том, что каждый человек стоит перед пропастью, которую надо перейти в течении жизни.


Десятилетие клеветы: Радиодневник писателя

Находясь в вынужденном изгнании, писатель В.П. Аксенов более десяти лет, с 1980 по 1991 год, сотрудничал с радиостанцией «Свобода». Десять лет он «клеветал» на Советскую власть, точно и нелицеприятно размышляя о самых разных явлениях нашей жизни. За эти десять лет скопилось немало очерков, которые, собранные под одной обложкой, составили острый и своеобразный портрет умершей эпохи.


Так говорил Бисмарк!

Результаты Франко-прусской войны 1870–1871 года стали триумфальными для Германии и дипломатической победой Отто фон Бисмарка. Но как удалось ему добиться этого? Мориц Буш – автор этих дневников – безотлучно находился при Бисмарке семь месяцев войны в качестве личного секретаря и врача и ежедневно, методично, скрупулезно фиксировал на бумаге все увиденное и услышанное, подробно описывал сражения – и частные разговоры, высказывания самого Бисмарка и его коллег, друзей и врагов. В дневниках, бесценных благодаря множеству биографических подробностей и мелких политических и бытовых реалий, Бисмарк оживает перед читателем не только как государственный деятель и политик, но и как яркая, интересная личность.


Тайна смерти Рудольфа Гесса

Рудольф Гесс — один из самых таинственных иерархов нацистского рейха. Тайной окутана не только его жизнь, но и обстоятельства его смерти в Межсоюзной тюрьме Шпандау в 1987 году. До сих пор не смолкают споры о том, покончил ли он с собой или был убит агентами спецслужб. Автор книги — советский надзиратель тюрьмы Шпандау — провел собственное детальное историческое расследование и пришел к неожиданным выводам, проливающим свет на истинные обстоятельства смерти «заместителя фюрера».


Октябрьские дни в Сокольническом районе

В книге собраны воспоминания революционеров, принимавших участие в московском восстании 1917 года.


Фернандель. Мастера зарубежного киноискусства

Для фронтисписа использован дружеский шарж художника В. Корячкина. Автор выражает благодарность И. Н. Янушевской, без помощи которой не было бы этой книги.