Парижане. История приключений в Париже - [20]

Господин де Ферсен, знавший, какие шутки могут сыграть улицы, вместо того чтобы попытаться добраться до северо-восточной границы города, проехав через Париж в самом широком его месте, направил фиакр на восток вдоль улицы Сент-Оноре и по извилистому предместью Сент-Антуан, все время правя в направлении Бастилии, где он повернул налево и поехал вдоль бульваров, пока наконец после путешествия длиной более пятнадцати километров не добрался до выезда из города у заставы Сен-Мартин. Он мог, конечно, повернуть налево гораздо раньше, у церкви Сен-Мерри, и двигаться по удобной прямой гипотенузе, которой являлась улица Сен-Мартин. Но легко давать указания после свершившегося события. Все говорили, что вся операция проходила гораздо лучше, чем могла бы. Когда построенный по специальному заказу экипаж промчался через лес Бонди и выехал на равнины Брие и Шампани, минуя точку, когда вести из Парижа могли бы догнать их, король заявил, что он весьма доволен. Он представил себе тот эффект, который произведет его обращение к «французам и прежде всего парижанам» на Национальное собрание и с неприкрытой радостью известил других пассажиров экипажа: «И вот я вырвался из Парижа, где мне пришлось проглотить столько желчи. Могу сказать вам, что, как только я снова окажусь в седле, вы увидите человека, совершенно отличающегося от того, которого видели до сих пор!»

Его оптимизм на данном этапе поездки был полностью оправдан. На самом деле, если бы не долгие задержки в Париже, они добрались бы до Понт-де-Сом-весль, расположенного в ста восьмидесяти километрах к востоку, раньше, чем верные королю войска оказались вынужденными сняться с лагеря под давлением что-то заподозрившей толпы. И им не пришлось бы привлекать к себе внимание жителей города Сен-Менеульда, один из которых – сын почтмейстера – узнал короля по изображению на монете. Это случилось в восемь часов вечера 21 июня 1791 г.: путешествие едва ли продолжалось шесть с половиной часов. Приблизительно в это же время один из тех неутомимых парижских острословов, которых было полно даже в самые тяжелые времена, прилепил к стене дворца Тюильри листок бумаги:

«Жителям сообщают, что толстяк бежал из Тю-ильри. Всякого, кто встретит его, просят – в обмен на скромное вознаграждение – привезти его домой».

16 октября 1793 г.

Вид, открывавшийся с площади Революции (бывшей площади Людовика XV), был одним из самых красивых в Париже. Солнце во второй половине дня светило через кроны деревьев на Елисейских Полях и окунало площадь в глубокие тени и розовый свет, – вот почему лицо Шарлотты Корде выглядело разрумянившимся, когда ее голова была показана толпе. Это явление, которое наблюдали несколько тысяч человек, дало толчок официальному научному исследованию вопроса о сенсорной живучести, а так как мадемуазель Корде была красиво одета, как было принято в ее родном Кане, то появилась мода на кружевные нормандские шляпки без полей.

Мужчины и женщины, которые приехали на площадь в открытых повозках, продемонстрировали поразительное спокойствие. Несмотря на жестокие злорадные речи ярых республиканцев, едва ли найдется хоть один рассказ о том, что какой-то аристократ опозорил себя проявлением трусости. Слова тех, которые стояли на высоте десяти метров над площадью и смотрели вокруг себя на сцену хаоса, сдерживаемого солдатами в форме и самой архитектурой города, производят впечатление почти всюду:

– О, Свобода! Какие преступления совершаются от твоего имени! (Обращено к гипсовой статуе, возведенной на площади.)

– Пусть моя кровь скрепит счастье французов.

– Извините, месье. Я не нарочно. (Сказано палачу, которому наступил на ногу.)

Они ехали в самосвальных тележках из Консьержери (бывший королевский замок и тюрьма, расположенный на западной оконечности острова Сите недалеко от собора Парижской Богоматери. – Пер.) через реку по улице Сент-Оноре. Это было путешествие длиной около трех километров. Некоторые из них, вылезая из тележки и взбираясь по деревянным ступеням, впервые в жизни понимали, где они находятся и как они попали туда. В конце своей поездки по Парижу мадам Ролан попросила перо и чернила, чтобы записать последние минуты своего путешествия и «предать бумаге те открытия, которые она сделала на пути из Консьержери до площади Революции».

И хотя казалось, что королева молча размышляет и собирает все свое мужество, она временами замечала происходящее вокруг нее. Несколько свидетелей видели, как она изучает революционные надписи на стенах и трехцветные флаги, которые развевались из окон. Она должна была слышать полуденный выстрел пушки в Пале-Рояле. Когда повозка повернула с улицы Сент-Оноре на площадь, было замечено, что она смотрит поверх садов на дворец Тюильри. «Признаки глубокого волнения» увидел на ее лице официальный репортер.

С того выигрышного места город имел почти счастливый вид. Несколько из главных триангуляционных пунктов Вернике были видны с площади Революции, а еще несколько, если наблюдатель находился на возвышении, – купол Тюильри, северная башня церкви Сен-Сюльпис и вершина Монмартра. По какому-то необъяснимому замыслу изгиб Сены, казалось, выпрямился, так что глаз мог бы провести непрерывную линию вдоль дворцовых стен и реки до холмов за городом. Колоннады Тюильри, высокие дома, которые уходили на восток, и лавина облаков, лежащих на крышах, давали возможность представить себе: то, что казалось хаосом, созданным веками, было на самом деле моделью небесного города. Из центра площади можно было видеть далеко и быть увиденным с большого расстояния. Человек, который стоял в тот день перед дворцом Тюильри и, услышав шум толпы, взобрался на пьедестал статуи, с расстояния почти полумили совершенно отчетливо увидел, как упало лезвие гильотины.