Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма - [13]

— Как вы можете жить с такими обоями? — спросила я Дайну.

— Ничего, привыкнете и вы, — сказала она мне.

Умывальник (горячая и холодная вода) находился за ширмочкой. Мою кровать поставили между шкафом и окном. Окно выходило на солнечную сторону, поэтому занавески были всегда спущены. На столе лежали пестрые летние ткани. Два манекена нежно наклонились друг к другу. Один был строен и элегантен. Другой Дайна обмотала ватным и байковым одеялами, подложив предварительно две подушки.

— Это специальный манекен моей самой богатой клиентки, — сказала Дайна, — Интереснейший тип! Она весит около ста кило. И знаете, кто она? Жена Димитрия Рубинштейна, того русского, что был при Распутине.

— Неужели? — удивилась я.

— Замечательный дом! Когда я пойду примерять, то возьму вас с собой. Вот увидите.

Так как летний сезон только начался и Дайна брала недорого, работы было порядочно. Дайна показала мне, как пришивать крючки к юбке, и сама села за машину. Машина была старая и все время заскакивала. Дайна трясла ее, дула в шпульку, дергала за ручку. Машина снова начинала работать. Жара была невыносимая. Мы сняли с себя почти все, но были совершенно мокрые. Я с грустью вспомнила ванную Анжело. В отеле «Пастер» ванной не было. К вечеру Дайна взяла мою работу, посмотрела внимательно и все распорола.

— Ничего! — сказала она. — Мечтающие о станковой живописи не могут стать хорошими портными. Я очень рада, что вы здесь, — сказала она серьезно. — Одиночество сводило меня с ума.

Мы пошли обедать в маленький ресторанчик около вокзала Монпарнас. Дайна много говорила. Ей хотелось отвести душу. Я слушала ее. Вдруг я поняла, что у этой женщины нет ничего, кроме воспоминаний. У нее не могло быть надежд, потому что она имела слишком много и на большее рассчитывать не могла. Я поняла, что она несчастнее меня. Мне стало легче.

6

Через несколько дней я узнала всех клиентов Дайны. Во-первых, семья Рубинштейн. «Митькина» жена, ее сестра и любовница сына. Любовница сына, Люсьен Карлье, была обаятельна. Это было стройное создание, с тонким личиком и золотыми кудряшками. Она правила ярко-голубым «шевроле»[5], за ней всюду ходила породистая овчарка Леа. Но ни о чем другом, как о платьях, Люсьен не могла думать. Это был психоз. По ночам ей снились белые шелка, розовые бриллианты, серебряные лисицы. Когда-то она сама была портнихой. Поэтому теперь стала невыносимо придирчива. Но Дайны она все-таки побаивалась. Однажды Люсьен показалось, что рукав плохо сидит.

— Пошли вы к черту! — рассердилась Дайна. — Не буду переделывать. Мне надоел этот красный и черный горох.

Тогда Люсьен молча села на кровать, взяла ножницы, распорола рукав и сама все перешила.

— Я было позавидовала ей, — сказала Дайна, когда Люсьен ушла. — Но когда увидела юного Рубинштейна, — господи! — всё на свете, только не жить с таким боровом!

— А у нее хороший характер, — сказала я, вспомнив о рукаве.

— Все проститутки добрые, это известно, — ответила Дайна.

Она гордилась тем, что всю жизнь слушалась лишь своего сердца.

7

Сестра мадам Рубинштейн, мадемуазель Адель, была старая дева и приживалка. Она была чуть худее сестры и поэтому смеялась над манекеном, изобретенным Дайной. Дайна долго терпела. Однажды она вспылила и заявила, что и ей, мадемуазель Адель, она шьет по этому же манекену, снимая лишь верхнее, байковое одеяло. Мадемуазель Адель обиделась и сказала, что больше не придет.

— Придете! — ответила Дайна. — Никто вам за такие гроши не станет шить. Притом Рубинштейну я нравлюсь, и он вам не даст денег на ваше тряпье, если я нажалуюсь.

Мадемуазель Адель поджала губы и промолчала.

С мадам Рубинштейн мне пришлось познакомиться позже.

Кроме того, клиентками Дайны были хозяйка отеля «Пастер», мадам Бертело, горничная Луиза и еще какие-то странные женщины разных национальностей.

В следующее воскресенье я собралась к Анжело и Колетт.

— Поклонитесь Ассурдия, Гонзолесу и Уолтеру, — сказала Дайна. — Я знаю, что мало их интересую теперь. Нет ни особняка, ни машины, ни безукоризненной красавицы. Но если им не лень, пусть зайдут.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Файт и я, мы спустились по каменной лесенке к самой реке. Справа были черные силуэты моста и круглых, со шпилем, башенок Консьержери. Гранитная набережная противоположного берега стала лиловой от заката. Лиловой была и вода, усыпанная овальными золотыми пятнами. Слева был мыс острова с горстью серых домов. В окнах светилось солнце, ярко выделялся пучок деревьев. Позади нас, над барьером набережной, среди домов, торчали квадратные башни Нотр-Дам. Небо было бледное, с золотом. Вокруг шумел воскресный народ. Мы сели на длинное бревно. Около нас в куче ржавого песка копошились люди. Крутился грузовой кран. Стояла баржа.

— Сложный пейзаж, — сказал Файт.

— Послушайте, — сказала я серьезно, — вы мне очень нужны. Вы художник талантливый, мне говорил Анжело. А я совсем не знаю художников. Ни одного. С тринадцати лет я мечтаю о живописи. Я много рисовала, от своих рисунков я приходила в восторг. Теперь мне кажется, что я проворонила свою жизнь. Это правда?

— Бедная девочка! — сказал Файт. — Она мечтала о живописи… Я ненавижу живопись, понятно? Во Франции нельзя быть художником.