Париж в августе. Убитый Моцарт - [18]

— Потому что это — новое слово?

— Может быть.

Ему было хорошо. В темноте было очень уютно. Невидимый, он был молодым, красивым, высоким. В темноте он что-то из себя представлял.

Она медленно вышла на освещенную часть улицы. Ее высокие каблуки громко стучали в тишине. Он подошел к ней.

— Вам не холодно, Пат?

— Нет.

Улица Сен-Пэр, набережная Малаке. Напротив — Лувр, кремовый, ярко освещенный.

— Вы расист, Анри.

— Расист?

— Вы сделали больно этому негру.

— Вы смеетесь! По крайней мере… хотите посмеяться. Если бы я его не оглушил, он бы меня стер с лица земли. Он мог быть белым, желтым или зеленым — это ничего не меняет. А вы? Что бы он сделал вам, а? Может быть, ребенка!

— Ужасно! Нет, Анри, вы расист, это нехорошо. Не надо снова начинать.

Он спросил себя, что это — шутка, не зная, что и думать.

— Я хочу пить, — сказала Пат.

Они уселись на открытой террасе какого-то кафе.

— Я устала. Ужинать не буду. Я хочу вернуться в свой отель.

Он был разочарован. Она ласково улыбнулась.

— Нет, Анри, не грустите. Не надо. Жизнь ужасно прекрасная. Мы поужинаем вместе завтра, я вам клянусь. Вечером. А если хотите, можем и днем пообедать тоже.

— Это правда?

Она прищурила глаза:

— Вам это доставит большое удовольствие?

— Разумеется.

— Почему?

— Потому… потому что… Я не знаю…

Бледный призрак — официант очень вовремя прервал этот тягостный допрос.

— Так, и что, мсье — мадам?

— Я съем сэндвич, — объявила Пат.

— Тогда два сэндвича.

— Ветчина — масло? — угрожающе пророкотал официант.

— А что еще у вас есть?

— Ничего. Только с ветчиной и с маслом.

— Хорошо. Значит, два. И два бокала божоле.

— И два бокала, — промямлил гарсон, поворачиваясь на каблуках.

Она подвинула свой стул к нему.

— Маленький француз великолепен. В боксе.

Он поднял свой бокал. Она, заинтересованная, сделала то же самое.

— За вас, Пат!

— За вас Анри.

Капля вина упала на ее красное платье, прямо на грудь. Он прошептал, взволнованный:

— Я влюбился в тебя.

— What is it?

Он покачал головой и впился в свой сэндвич. Между двумя маленькими кусочками — она ела с необыкновенным изяществом кошки — Пат еще немного рассказала о себе:

— В Лондоне я работаю в Доме моделей. Я манекенщица. Правильно — манекенщица?

Он кивнул, восхищенный.

— В журналах мод есть мои фотографии. Я вам их пришлю.

Он согласился одними глазами, потому что вспомнил, что с полным ртом не разговаривают. Когда он заказал этому официанту-амебе еще два бокала, Пат не возражала. Но, допив вино, она сладострастно провела ладонью по своей обнаженной руке, закрыла глаза и сквозь слегка приоткрытые зубы почти простонала:

— Жить, жить…

Взволнованный, Плантэн не решался даже проглотить слюну.

Пат жила в отеле «Мольер», на улице Мольера, около Пале-Руаяль. Они пересекли площадь Каррузель, над которой уже взошла луна. Слегка захмелевшая Пат, повиснув на руке Анри, напевала английскую песню, другую, которую он никогда не слышал, прекрасную песню, в которой любовь делает свои первые шаги под луной и под триумфальной аркой Каррузели. Они шли небыстро. Однако они очень быстро, слишком быстро оказались перед дверью отеля.

Пат сжала руку Плантэна, задержав ее в своей, и убежденно сказала:

— Анри, вы ужасный мальчишка. Я поздравляю вас с убийством негра. Нет. Нет. Вы спасли мою жизнь. Франция довольна вами. И Англия. Очень. И я тоже. Приходите сюда в десять часов. Вам удобно в десять?

— Если хотите — в девять.

— Я предпочла бы десять. Я спать.

Она забыла свой французский. Отпустила его руку, открыла дверь, обернулась. Он смотрел на нее так, как никто на нее не смотрел. Растроганная, она произнесла:

— Подойдите, Анри, подойдите.

Он приблизился. Она на секунду прижала свои губы к его рту и тут же закрыла за собой дверь. Ее створка хлопнула в голове Анри. В течение пяти минут Плантэн глупо стоял перед нею, не шевелясь. Потом он пустился бежать по улицам, перепрыгивая через выставленные на тротуар мусорные баки. Его сердце билось с частотой три тысячи ударов в минуту, а кровь текла со скоростью 160 километров в час. Пат, моя малышка, моя блондинка, мое красное платье, мое Соединенное Королевство, моя Темза, моя маленькая девочка, моя Великобритания, мое регби, мой футбол, мой дансинг, мой пудинг, моя любовь…

Он был один в ночном Париже, город и жизнь лежали в его ладонях.

Внезапно он остановился и, подняв руки вверх буквой V, как президент Республики, прокричал имя Пат, упавшее, как камень в тишину.

Из темноты возник ошеломленный полицейский.

— Эй, там! Что это с вами?

Он осторожно приблизился к Плантэну, застывшему в позе победителя.

— Не шевелитесь.

Ощупал его и, успокоенный тем, что Плантэн не вооружен, проворчал:

— Вы что, с ума сошли, что так кричите на улице?

— Я вам сейчас объясню, господин полицейский. Я влюблен.

— Влюблен?

— Влюблен, господин полицейский.

Тот поправил кепи.

— Это не причина.

— Да нет же, причина! Если вы позволите, я опять начну кричать, иначе я задохнусь.

— Это запрещено.

— Но я же сказал вам, что я влюблен!

— Это не предусмотрено. Вы не отдаете себе отчета! Если все влюбленные примутся так орать, никто уже не будет понимать друг друга. Покажите мне свои документы.

Усмехаясь, Плантэн достал бумажник.