Париж слезам не верит - [87]

– Пять минут внимания и пара честных ответов.

– Это немного, – недоверчиво протянула Жеребцова.

Арсений смотрел на ее озабоченное личико, на подергивающийся, как у мыши перед куском сыра, носик, на руки, теребившие край турецкой шали, и думал: что Петрохан в ней нашел?

– Мадемуазель, вы похитили документы из дома князя Волконского? – задал он прямой вопрос.

Жеребцова замотала головой.

– Не отпирайтесь, я все знаю, – солидно надавил на нее Закревский. – Вы воспользовались тем, что у ее светлости бывают приступы душевной болезни. Дождались одного из них и заставили бедную женщину, воображающую, будто она нищая, взять в кабинете мужа со стола бумаги и передать их вам в обмен на сахар.

– Это абсурд! – воскликнула Лидия. – Вам никто не поверит. Вы не сможете доказать!

– Теплее, – удовлетворенно кивнул генерал. – Доказательства есть. И если я в приватной беседе изложу их, скажем, вдовствующей императрице, этого хватит, чтобы вы навсегда покинули дворец и даже получили запрещение проживать в столицах. Вас устраивает такой оборот событий?

Лидия помрачнела.

– Чего вы хотите?

– Картина, нарисованная мной, верна?

– Да! – почти выкрикнула она.

– Вы совершили кражу по приказу вашего дяди?

На лице фрейлины мелькнул испуг.

– Нет… я… я просто хотела подшутить.

– Сударыня, я жду, – напомнил генерал. – Если бы вы похитили у княгини веер или моток кружев, это называлось бы шуткой.

– Говорю вам, – вспылила Лидия, – мой дядя тут ни при чем. Он лишь сказал, что муж терпит сумасшествие Волконской, пока оно не опасно. Если же показать ему, что ее дурь может погубить его карьеру… Ну вы понимаете? Тогда он посмотрит на выходки княгини иными глазами. Петя никогда не простит ей пропажи документов или чего-нибудь в этом роде и упечет свою старуху в «желтый дом». Что будет достаточным поводом для развода.

– Так вы хотели стать новой княгиней Волконской? – прозрел Арсений. Такого оборота он не ожидал.

– А что? – в свою очередь удивилась его реакции Лидия. – Князь ухаживает за мной. Это все знают. Изливает душу. Если бы препятствия между нами не существовало, он давно бы сделал предложение. Сам так говорил. А его старуха… Сорок лет и семнадцать – есть разница?

В голосе Жеребцовой звучал вызов.

– Есть, – повторил Арсений. – Но ведь, сударыня, говорить и делать – тоже разные вещи. Вам известно, сколько мужчин ссылкой на несчастный брак ограждают себя от решительного шага, с одной стороны, и добиваются благосклонности юных дурочек, с другой?

Лидия вспыхнула.

– Беда Петра Михайловича в том, что избранная им молодая особа оказалась не в меру честолюбива, – продолжал Закревский. – Ваш дядя лучше князя знал вашу натуру. Он дал вам совет. Вы им воспользовались. Но что же с документами? Вряд ли они пошли на папильотки?

– Да ничего, – развела руками Жеребцова. – Зачем мне должностные бумаги? Я отдала их дяде. Он же как статс-секретарь знает, куда их положить, чтобы не получилось чего дурного. Поверьте, я меньше всего хотела навредить князю Петру Михайловичу.

Боже, она оказалась еще глупее, чем он думал! Ее хитрость имела оттенок слабоумия. А еще называет Волконскую «сумасшедшей»!

– Мадемуазель, вас нужно в цирке за деньги показывать, – почти ласково сказал генерал. – Вот дама, желавшая выйти замуж за человека, которого сама едва не отправила в Сибирь.

– Почему? – оскорбилась Лидия.

– Возможно, ваш дядя вам объяснит, – прервал ее Арсений. – А мне недосуг. Запомните, – дальше он говорил медленно и с расстановкой, – я знаю все, что вы натворили. Кража государственных бумаг карается крепостью. Вы во всем сознались. Если хотите, чтобы вам ничего не было, оставьте князя Петра Михайловича в покое. Если я вас увижу возле моего начальника, пойду прямиком к государю. И последнее. – Закревский помедлил. – Сейчас по заносчивости вы мне не поверите, но с годами поймете. Княгиня Софья Григорьевна и в сорок даст фору любой барышне. Я более чем сомневаюсь в желании Волконского разводиться с ней.

Жеребцова фыркнула. Бросила рассерженный взгляд на Толстую и с видом оскорбленной невинности торопливо двинулась по дорожке к озеру.

– Какова! – воскликнула Аграфена. – Обобрала людей! И не видит в этом ничего дурного!

– Вы тоже не видите ничего дурного в своих похождениях, – отрезал Арсений, который сейчас сердился на весь женский пол.

Груша выпятила губки.

– Ну, это уж вы совсем не к месту!

– Очень даже к месту. Горазды других судить! – Закревский сам не знал, отчего срывается на Толстую. Аграфена уперла кулаки в бока, вовсе не собираясь глотать обиды. Но в это время за кустами орешника мелькнула чья-то воровская харя. Смуглый детина с усищами щеткой и черными, как уголь, глазами.

– Смотрите! Смотрите! Злодей! – возопила Груша. – Он все подслушивал!

Обнаруженный злоумышленник кинулся прочь через кусты, но так как был новичком в парке, оказался перехвачен генералом, вмиг обежавшим заросли орешника по знакомой тропинке. Закревский сбил усача с ног и повалил на землю. Они покатились по песку под азартные крики Аграфены, которая, не долго думая, сняла с ноги туфельку и принялась лупить разбойника каблучком по лбу. Столь дружное нападение обескуражило усача, и он быстро сдался.