Париж с нами - [60]

Он знает: все утро сюда будут заходить люди за последними известиями, за инструкциями или просто, как каждое воскресенье, за пачками «Юманите-диманш».

Первым пришел Поль. Он ночевал у почтальона Дидло.

— Ты один сюда добрался?

— Дорогу-то я знаю.

— Дидло мог бы тебя все-таки проводить.

— Он работает — у него утренняя почта. — И нагнувшись к сидящему за столом Анри, Поль с хитрецой добавляет: — Между нами, мне кажется, сегодняшнюю разноску он бы никому не уступил. Ведь его всюду ждут новогодние подарки.

— Все ясно! Но вот увидишь, он обязательно найдет минутку сюда заскочить. Да и во время разноски почты он делает большую работу, ты бы послушал, какие он проводит беседы!.. Не зря его назначили секретарем по пропаганде.

— Слушай, по дороге сюда я видел на какой-то маленькой площади рынок. Хорошо бы туда послать агитатора.

— Я и сам об этом думал. На площади с фонтаном?

— Да, да.

— Придут товарищи, и кого-нибудь пошлем. Да и не только туда.

— На паперть, например, — смеясь, предложил Поль.

— А что ты думаешь? Не нам туда идти, конечно, но вообще-то…

Эх, как же мы не подумали привлечь к нашей борьбе Дегана и всех участников движения за мир. Надо немедленно… Но в этот момент вошел Робер, и Анри забыл о своем намерении. Робер с ходу начал рассказывать о своих делах. Он только на минутку остановился, заметив, что Анри не один, поздоровался: «Здравствуй, здравствуй!» — пожал руки и продолжал:

— Ну, так я собрал вчера вечером свое бюро…

Другими словами, бюро профсоюза. Ладно. Хорошо, может быть, он наконец, решил взяться за ум.

— Ну, и что было?

— В кои веки явились все. В этом смысле — полный порядок. И собрание прошло организованно.

— А сочувствующие?

— Лучшего нельзя и желать. Полны решимости, не меньше нас.

Довольный успехом, Робер засмеялся, но тут же осекся.

— Несчастье в том, что наши же товарищи, молодые коммунисты, сами поднимают всякие истории. Из беспартийных никто ничего не говорил, и вот тебе, пожалуйста… наши же коммунисты затеяли склоку…

Анри и Поль молчали, решив дать Роберу высказаться.

— …Потому что, понимаешь… — и, воспользовавшись тем, что ему никто ничего не возразил, Робер продолжал в повышенном тоне, все больше раздражаясь: — Понимаешь, они-то не знают, какого труда стоило добиться единства и сохранить его. Бросаются очертя голову, ни о чем не заботясь. Заварят кашу, а кто будет расхлебывать? Работая с беспартийными, всегда лучше попридержать язык.

— Да ты ближе к делу, что же произошло? — не выдержал Анри.

— Так вот. Все вопросы были обсуждены, и собрание подходило к концу. Казалось, все идет хорошо, все довольны, никаких разногласий. Так надо же было моему дорогому Максу вылезти: «Товарищи, у нас еще один вопрос…», — передразнил он Макса.

— Подожди, — прервал его Анри, — Макс готов за тебя в огонь и в воду.

— Вот именно…

И у Робера затуманились глаза.

— …А я, сколько я с ним возился, учил его, сам знаешь! Больше, чем если бы он был моим сыном. Вот именно. А он сказал: «Нехорошо у нас получилось сегодня утром. Мы обязаны это обсудить».

Робер перестал подражать Максу.

— Но вы сами подумайте, некрасиво было с его стороны так намекать! Ведь он имел в виду меня — то, что я не был в порту. Я виноват, согласен… но…

— Ну, а как остальные отнеслись? Что было дальше?

— Словно шлюзы открыли. Каждый хотел высказаться, и каждый изощрялся, как мог. Получилось, что главный враг не пароход, а Робер.

Поль и Анри не могли удержаться от улыбки.

— Ты неправильно все воспринял, Робер. Ну, а… сочувствующие тоже? — спросил Анри.

— Еще бы! Они наверняка обрадовались, что могут высказаться на мой счет.

— Подожди, Робер, или ты сам не веришь тому, что говоришь, или… Ты же только что говорил о единстве…

Поль одобрительно закивал головой, как бы догадываясь, что Анри сейчас выскажет те же соображения, которые и ему пришли в голову.

— …А насколько я тебя понял, неполадки осуждались всеми, в этом и было единство. Почему же надо считать, что критика, которая помогает двигаться вперед, может нанести ущерб единству?

— Да, но они тем самым объединились против меня, против секретаря профсоюза. Вы разве не видите, в чем опасность?

— Что ты мелешь? Против тебя? Против ошибки, которую ты допустил. Это совсем другое дело. А тебе-то они как раз и хотят помочь. Да и о какой опасности может быть речь, когда критика правильна? Зажать рты товарищам — вот это было бы опасно, неправильно. А какая еще может быть опасность?

— А ты попробуй-ка после этого работать, когда не чувствуешь к себе доверия…

Робер сам понял, какой серьезный смысл скрывается в его словах. Так отчетливо он до сих пор даже для себя этого не формулировал…

— …Разве что, конечно, я теперь уже не нужен. Слишком стар стал, износился.

— Дело не в возрасте, — возразил Поль, — ты сам это знаешь. — В Робере происходила любопытная внутренняя борьба. Вначале он снова взорвался:

— И вообще я должен вам сказать, под меня уже давно подкапываются! Я это чувствую. Когда Макса выдвинули в бюро, мне сразу стало ясно.

Потом он смутился, так же как вчера, когда понял, что враг рассчитывал на его отсутствие. Его гнев служил ему своего рода самозащитой, он сопротивлялся чему-то, что нарастало в нем, это было как бы последней вспышкой, последним шквалом, который будет сломлен ливнем. И теперь уже его слова выдают растерянность, хотя он пытается скрыть ее под вызывающим тоном: