Париж с нами - [29]
— Чего ты улыбаешься? — удивляется Папильон.
— Да так…
Анри и правда невольно улыбался, думая обо всем этом, особенно, вспоминая о Гастоне. Да, товарищи там наверху… когда они завтра прочтут в газете о наших событиях или, может, даже сегодня услышат по радио… Морис[7] тоже узнает, хоть он и далеко… И все они подумают о нас — как-то мы здесь? Вспомнят наши лица, наши фамилии, имена… Скажут: кто же у нас там, в порту? Ах да, такой-то и еще такой-то… И успокоятся или…
Анри перестал улыбаться: нет теперь не до улыбок.
И Морис тоже узнает, хоть он и далеко…
Разве километры имеют значение?
Когда Морис приезжал сюда — кажется, словно это было вчера, — его познакомили с Анри и в двух словах рассказали о его работе.
Морис очень крепко пожал ему руку, окинул его внимательным изучающим взглядом и тихо — так, чтобы его слышал один Анри, — сказал: «Ты молодец!»
Нет, Анри больше не улыбался своим воспоминаниям.
Морис там, далеко-далеко, тоже может вспомнить это… Что же он о нас подумает?..
— Ведь и наши руководители надеются на нас, — вслух говорит Анри и встает.
Эти слова вырвались у него неожиданно, без всякой видимой связи с предыдущим, но так как он обратился к Папильону, то все решили, что это продолжение их разговора.
Но сам Папильон удивился. Он подошел близко, совсем вплотную к Анри, так, что тот почувствовал на лице его дыхание, и спросил:
— Анри, что это с тобой?
— Да, ничего, дружище, ничего… что ты вообразил?
Анри снова сел и записал на бумажке: «женщины», потом добавил: «крановщики».
Другими словами, не забыть двух вещей: во-первых, оповестить Раймонду, жену Клебера, она секретарь местной организации Союза французских женщин и по-прежнему работает на обувной фабрике. Они кончают работу в полдень. Раймонда незаменимый работник. Она введена в бюро секции. Клебер ей многим обязан, своим ростом в частности. Он старается не отставать от нее. Обычно в таких семьях бывает наоборот. А здесь мужа тянет за собой жена. Она стесняется этого. Почему — не понятно… Во всяком случае, это факт. Раймонда делает все, чтобы муж ее опередил, но и сама не останавливается на месте… Вот как бывает… Да, мы богаты людьми! Об этом всегда говорят. И чем больше это говорят, тем вернее это становится.
Во-вторых, нужно обойти всех крановщиков — как мы это сделали с безработными. Их всего-то человек двенадцать, но от них многое зависит. Если на разгрузке будут работать не профессиональные докеры, то вообще все будет держаться на крановщиках. Без них ни солдаты, ни американцы ничего не смогут сделать. А крановщика не заменишь кем попало — каким-нибудь безработным или штрейкбрехером…
Анри прячет записку в карман… На платке для верности узелок. Теперь он наверняка не забудет…
Анри ни на минуту не перестает думать о руководителях партии. Они стоят перед ним, как живые, он видит их лица, выражение глаз, их манеры. Они всегда будут с ним, до конца. Он это знает и знает, что они ему помогут.
На верфи и в самом деле работа прекращена.
Первым об этом им сообщил Брасар.
— Всё! Забастовали! — крикнул он, появляясь в дверях пивной. — Я не сомневался, что застану вас здесь, — добавил он, пожимая руки. — Докеры, известно, любят пропустить стаканчик.
— Что уж тут зря говорить… Мы вон с самого утра все за первой рюмкой сидим, ведь верно?
Этот вопрос относится к хозяйке пивной.
— Да, к сожалению. Когда-то совсем иначе бывало, а теперь… — вздохнула хозяйка. Она словно хотела сказать: «Все пошло прахом» или «В 1900 году — вот были времена!..»
Брасар, предварительно сосчитав, сколько тут народу, — пятеро, не так уж много, — попросил:
— Быстренько налейте всем по полной. Мой новогодний подарок.
Он очень торопился, и ему не терпелось скорее начать рассказывать.
— Так вот. Слушайте. Времени у нас было в обрез — с утра до полудня. Движение могло получиться слабым. Ведь в этом вопросе нет того единства, как в вопросе о повышении зарплаты. Если бы не суббота, мы добились бы забастовки на всю вторую половину дня — и даже на завтрашний день, если бы не воскресенье. До обеденного перерыва мы бы все успели растолковать, и дело бы пошло. Но сегодня работа кончается в час — вот это нас связывало. Тогда мы приняли решение прекратить работу на час раньше — в двенадцать… Но когда появились эти американские эсминцы, тут все забурлило — и доки, и верфи. Нам оставалось только прощупать, правильно ли настроены ребята… — Брасар шевелит пальцами, словно перебирает зерна. — И все было решено в одну минуту. Да чего там решено! Все были взбудоражены и готовы бросить работу без всякого решения. Нужно было только назначить точное время, чтобы всем вместе уйти с верфи, а не вразброд, как попало… Было около одиннадцати, и вот условились на одиннадцать. Прибыли бы эсминцы на час раньше, все и произошло бы на час раньше.
