Пария - [15]

— Может быть, приду, Джордж, большое спасибо.

Джорджи уехал, и я снова остался один под дождем. Я прошел по аллее и вернулся под дверь. Ну, подумал я, не буду же я стоять тут целую ночь. Я повернул ключ в замке и толкнул дверь, которая как всегда протестующе протяжно заскрипела. Меня приветствовала темнота и знакомый запах дыма и старого дерева.

— Есть ли здесь кто-то? — закричал я. Глупейший вопрос на этом свете. Здесь никого не было, кроме меня. Джейн погибла уже больше месяца назад, и хотя я не хотел об этом думать, но вынужден был постоянно помнить про это, все время вспоминать ее последние секунды жизни, как в автомобильных катастрофах, которые часто показывают по телевизору, где безвольные манекены вылетают через переднее стекло. Только здесь были не манекены, а Джейн и наш еще не родившийся ребенок.

Я вошел в дом. Не подлежало сомнению, что атмосфера изменилась; казалось, за время моего отсутствия кто-то немного переставил мебель. Сначала я подумал; черт, я был прав, сюда кто-то вломился. Но часы, стоявшие в холле, по-прежнему тикали с тошнотворным однообразием, а картина XVIII века, изображающая охоту на лис, висела на своем обычном месте. Джейн подарила мне эту картину на Рождество; сентиментальная шуточка, напоминание об обстоятельствах, при которых мы встретились. Помню, в тот день я хотел поиграть ей на охотничьем роге, исключительно из петушиного хвастовства, но смог лишь затрубить громко, бессмысленно и страшно неэлегантно, как если бы пернул гиппопотам. До сих пор я еще слышу ее веселый смех.

Я запер за собой дверь и пошел наверх, в спальню, чтобы переодеться в сухую одежду. Меня постоянно преследовало неприятное ощущение, что кто-то был здесь, касался моих вещей, брал их в руки и снова клал на место. Я был уверен, что положил расческу на стол, а не на ночной столик. А мой будильник остановился.

Я натянул синий свитер с высоким воротником и джинсы, а потом спустился вниз и налил себе остатки „Шивас Регал“. У меня было намерение купить в Салеме бутылку чего-нибудь покрепче, но из-за Эдварда Уордвелла и этой истории с картиной совсем забыл зайти в магазин. Я залпом проглотил виски и пожалел, что больше нет. Может, позже, когда будут исправлены прохудившиеся небеса, я пройдусь до Грейнитхед и куплю пару бутылок вина и несколько порций готового обеда, например, лазаньи. Я уже смотреть не мог на эскалопы Солсбери, даже под угрозой пыток. Эскалопы Солсбери — без сомнения самая отвратительная и невкусная еда во всей Америке.

И именно в этот момент я снова услышал шепот, как будто где-то в доме двое шушукались обо мне вполголоса. С минуту я сидел неподвижно и вслушивался, но чем больше я напрягал слух, тем отчетливее слышал лишь шум ветра или звон воды в желобах водостока. Наконец я встал, вышел в холл с пустым стаканом в руке и закричал:

— Эй!

Никакого ответа. Лишь непрестанный стук ставней за окнами. Только вой ветра и отдаленный шум моря. „Извечный шепот все звенит на мрачных берегах морей“. Снова Китс. Я чуть не выругал Джейн за этого ее Китса.

Я вошел в библиотеку. В ней было холодно и сыро. Под большой латунной лампой, которая когда-то висела в каюте капитана Генри Принса на корабле „Астроя II“, находился столик, заваленный письмами, счетами и каталогами аукциона прошлого месяца. На подоконнике стояло пять или шесть фотографий в рамках. Джейн в день получения диплома. Джейн и я в саду перед домом. Джейн с родителями. Джейн и я перед гостиницей в Нью-Хемпшире. Джейн, щурящая глаза на зимнем солнце. По очереди я брал их в руки и с грустью рассматривал.

Однако было в них что-то удивительное. Каждая выглядела немного иначе, чем я помнил. Я был уверен, что в тот день, когда я сфотографировал Джейн в саду, она стояла на тропинке, а не на лужайке — она недавно купила себе новые замшевые туфельки цвета вина и не хотела их испортить. Кроме того, я заметил кое-что еще. В темном, оправленном в свинец стекле окна, примерно в пяти или шести футах за спиной Джейн, я заметил удивительное светлое пятно. Это могла быть лампа или обычное отражение света, однако это пятно тревожно напоминало бледное женское лицо с ввалившимися глазами, которое мелькнуло в окне так быстро, что аппарат не успел его отчетливо зафиксировать.

Я знал, что в тот день здесь не было никого, кроме меня и Джейн. Я очень внимательно обследовал фотографию, но так и не смог установить, чем являлось это пятно.

Я еще раз просмотрел все фотографии.

Трудно определить, почему, но у меня было впечатление, что на всех снимках люди и предметы были смещены. Незначительно, но заметно. Например, я когда-то сфотографировал Джейн около памятника Джонатану Поупу, основателю пристани Грейнитхед и „отцу торговли чаем“. Я был уверен, что, когда в последний раз смотрел на эту фотографию, Джейн стояла справа от памятника, а теперь она находилась слева от него. Фотография явно не была перевернута при печатании, поскольку надпись „Джонатан Поуп“ шла на снимке как положено, слева направо. Я повнимательнее присмотрелся к фотографии, потом отвел ее подальше от глаз, но так и не заметил никаких подозрительных следов. Кроме изменившегося положения Джейн, я открыл еще один тревожный факт: казалось, кто-то пробежал перед аппаратом и отвернулся в ту секунду, когда щелкнул затвор. Это могла быть женщина в длинном коричневом платье или длинном коричневом плаще. Ее лицо получилось на фотографии смазанным, но были видны темные ямы глаз и невыразительная полоска губ.