Парень из Варцихе - [38]

В стекла били крупные капли дождя. Сырость и мрак сгущались вокруг мужиков.

— Ежели так зарядит, — нарушил молчание Пискун, — застряну в селе, не найти мне броду.

— Не найти, — согласился старик.

Как ни старался Пискун, беседа не клеилась. Старик глядел угрюмо. Развел огонь, испек гостю картошку, но ни разу не взглянул ему в лицо. Даже не спросил, что подняло его из лесу в такой косохлест.

— Помиримся, дед, — сказал Пискун.

Старик не отозвался.

«Ох, и сердит на меня!» — подумал Пискун.

Вдруг послышался грохот, глухой и мощный, как раскаты грома.

— Ишь гремит! — сказал Пискун.

— На зиму-то глядя? — насмешливо буркнул старик. — А еще лесной человек! Погляди-ка!..

Пискун быстро подошел к окну. На дороге маячили редкие фонари. Свет еле пробивался сквозь косую стену дождя. Вот, казалось, мелькнул круп распаренной лошади, почудилось дуло орудия.

— Посмотрел бы ты вчера на пушки! Всю ночь так гремели!.. Вчера дождя не было, — тихо сказал старик.

— А ты вот не хочешь мне пособить! — упрекнул Пискун и медленно отошел от окна.

— Да ты что?.. — оживился старик.

— Не пособляешь, — охотно повторил Пискун. — Я к тебе за делом, а ты надулся, как ребенок малый.

Старик нахмурил брови и недоверчиво покосился на гостя... Что за дело такое? Не сам ли он, Пискун, приказал ему убираться из лесу?

Дождь лил вовсю. Теперь не капли — целые вязанки прутьев хлестали в стекла. Через щели в рамах в комнату просочилась вода.

— Немцы бражничают, — начал Пискун, — дезертиры развелись. Таскают, что плохо лежит, и сбывают втихомолку.

— Сбывают, — согласился старик.

— И мы, значит, можем ружья скупить. Лишь бы нашелся надежный человек. Тебе здешних лучше знать. Походи, присмотрись — может, кто возьмется?

Рухло задумался.

В дымоход капнула вода. Огонь фыркнул.

— Есть один на примете, — неуверенно протянул старик.

— Не спеши, проверь наперед! Не то и деньги пропадут, и нам несдобровать. Верного человека надо.

— Думаю, не подведет. Есть за что не любить ему германа, — сказал Рухло.

— Сноровка тут нужна.

— Ворон считать не станет!

— И смелость...

— Не трусливого десятка, — устало вздохнул Рухло.

Говорил он как бы через силу, запинался. Пискун это приписал обычной осторожности скупого на похвалу старика.

— Твоему слову верю. Кто это?

— Я... я сам возьмусь, — почти шепотом проговорил старик.

— Ты?.. — спросил Пискун.

«А почему бы нет? Почему бы нет?» — вдруг спохватился он и посмотрел на деда в упор.

Старик казался спокойным, только жестче залегли складки вокруг рта.

«Почему бы нет?» — думал Пискун, незаметно для себя свыкаясь с этой мыслью.

Одно смущало: нехорошо тащить в такую заваруху человека, одной ногой стоящего на краю могилы.

«И тут жалеет меня, щенок!» — догадался старик.

— А знаешь что? — неторопливо начал он. — В этом деле я куда почище твоих молодцов буду! Кто меня, старика, в чем заподозрит? Тебе вот самому не верится, годен ли я на что-нибудь.

Пискун согласился. В избе запахло паленой шерстью: дед вывернул над огнем шинель Пискуна. Руки у него дрожали от радости.

И этот забытый смертью старик собрал последние силы, чтобы оправдать доверие Пискуна.

С утра до вечера пропадал он в лесу, забирался в глухие хутора и села, высматривая повсюду беглых солдат. С одного взгляда примечал старик, кто не по времени тепло одет и не походное нажил брюшко. Шмыгнет такой куда-нибудь во двор, а немного погодя выходит из хаты налегке или чудно как-то похудевший. Старик чувствовал — такие на все пойдут, найдись только купец, у которого в мошне густо да умеет концы в воду прятать.

И дед Рухло покупал винтовки, складывал в погреб и каждому дулу нашептывал:

— Это — за коня, что угнали. Это — за Михася, что дома не спит. Это — за старость мою обиженную...

А чтобы не начали толковать, зачем старик по лесу бродит, Рухло вспомнил любимый свой промысел — класть отраву по волчьим следам. Для отвода глаз всегда держал в охотничьей сумке кусок мяса, посыпанный стрихнином.

День и ночь по селу шли обыски. У скрипача Терентия Жука, соседа Рухло, в дымоходе нашли карабин.

Его далеко не водили.

За черным двором, как раз на меже двух участков, стояла рослая, развесистая яблоня. Из-за нее соседи грызлись хуже собак. Жук уверял, что яблоня его, раз самые большие ветви бросают тень к нему во двор.

— Ветка разве понимает? Растет, куда ветер клонит! — яростно хрипел Рухло; перед всем миром божился, что сам, своей рукой, сажал яблоню.

— Зачем тогда за двором сажал? — спокойно удивлялся Терентий.

Враждовавшие соседи подсматривали друг за другом, и стоило одному отлучиться из дому, как другой уже сбивал с ветвей незрелые плоды и поспешно гнал под яблоню своих свиней.

На этой самой яблоне немцы и повесили Терентия Жука. Еле выволокли из хаты — не давался в руки жандармам. Зацепит ногой за сундук — они прикладом по ноге, ухватится за подоконник — прикладом по руке. За все цеплялся, что было вокруг. Напоследок уцепился за дверь — вся сила в пальцы ушла. Тогда били его куда попало, били до потери сознания, так что Терентий Жук даже и не почувствовал, как его подняли и повесили.

Дотемна висел он на яблоне. Висел низко, босые ноги почти касались сухой травы.