Между друзьями произошел короткий разговор.
— Ну что ж, вдвоем нам от них не уйти, — сказал Вашаломидзе. — Ты гони, Алеша, этого дяденьку напрямик. А я тут с ними немного потолкую...
— Ты уже без меня все решил, — возразил Голиков.
— А как по-твоему... Жребий, что ли, нам кидать, Алеша?
Голиков повел пленного через плавни, а Вашаломидзе остался, чтобы задержать погоню.
Ждали Ладо несколько дней. Затем Голиков, с разрешения капитана, собрал охотников, чтобы пойти с ними на поиски пропавшего товарища. Одним из первых вызвался Чвениа, и Голиков, не задумываясь, взял его с собой. Искали упорно, подчас рискуя жизнью, и в Черных лесах и в плавнях расспросили десятки людей, но Вашаломидзе словно в воду канул. Как больно сжалось у меня сердце, когда однажды на утренней перекличке старшина уже не назвал фамилии Вашаломидзе...
Всю зиму о нем не было ни слуху ни духу. Убит он или, раненный, захвачен в плен фашистами, этого никак не могли узнать. Я уже перестал надеяться, что когда-нибудь увижусь с парнем из Варцихе, так ненасытно любившим жизнь.
Когда начались весенние дожди на Кубани, наши войска очистили от гитлеровцев Черные леса и вышли на равнину. Однажды, вернувшись с передовой, я был вызван к телефону.
— С тебя магарыч за радостное известие. Наш Ладо нашелся! — крикнули в трубку.
Это был Алеша Голиков. Я сразу узнал его глуховатый, слегка простуженный голос.
— Чего ты молчишь, не веришь?
— Откуда он явился? — только и мог вымолвить я.
— Похоже, что с того света... Приезжай поскорей, а то уже нас не застанешь.
Попутная машина доставила меня рано утром в батальон Геловани.
Ладо показался мне странно изменившимся. Я долго искал причину такой разительной перемены и никак не мог найти. Понял потом, когда Ладо заговорил. На лице его не было прежней светлой улыбки — всего лишь улыбки, и это настолько изменило Вашаломидзе, что я был поражен.
— Ну, беседуйте, — приветливо сказал Голиков, когда я вошел к ним в хату. — Только он последнее время словно язык проглотил. Такой скупой стал на слова, точно каждое слово стоит ему больших денег.
Вашаломидзе скуп на слова?! Неужели и вправду так изменился этот человек?
Ладо присел на лавку, поставил кавалерийский карабин между ногами и безучастно прислушивался к моему разговору с сержантом.
Но вот Голиков оставил нас одних. Я заранее весь обратился в слух, ожидая рассказа Ладо, но обманулся в своих надеждах.
— Я был тяжело ранен. Добрые люди меня приютили, спрятали от фашистов, выходили, и теперь, как видишь, я снова на ногах, — сказал он, избегая моего взгляда, точно и сам был смущен своей неприветливостью.
Немногое я узнал от него.
Залечив рану и выйдя из занятого врагом района, он не сразу нашел свою часть и несколько месяцев воевал в составе морской пехоты. На горе Гирляной его неожиданно встретил капитан Геловани и после некоторых хлопот вернул в батальон разведчиков.
Наступило неловкое молчание. Вашаломидзе стало не по себе, и под каким-то предлогом он вышел из хаты.
Быстро сгущались короткие южные сумерки. Синяя тьма заволокла долину. Только кое-где белели цветы яблонь, как осевшая на аспидной доске меловая пыль.
Потом стерлись и они.
Над деревней со свистом проносились снаряды. Одни разрывались в виноградниках, другие ложились у входа в ущелье, откуда наши войска спускались в долину.
Едва стихала перестрелка, как в невидимых кустах начинали свистать соловьи. И откуда их бралось такое множество? Каждая ветка пела, как свирель.
— Ах, черт возьми! — проговорил кто-то в темноте. Я так и не понял, понравилось ли ему соловьиное пение, или внезапной болью защемило сердце.
За мной пришла машина. Всю дорогу перед моими глазами, стояло отвыкшее от улыбки лицо Вашаломидзе.
Что стало с этим жизнерадостным имеретином? Но об этом я узнал несколько позже, на Тамани, после того как побывал в освобожденном селе Передоль. Там у могилы молодой казачки Марии я услышал имя моего земляка Ладо Вашаломидзе.
Из совхоза «Вторая пятилетка» только что выбили фашистов. Еще не остыли разбросанные по улице стреляные патроны, а из землянок, подвалов, из каких-то нор уже повылезали грязные, исхудавшие ребятишки. Словно чудом спасенные от беды зверьки, они вздрагивают от пережитых волнений, с опаской обходят трупы гитлеровцев и бегут на большой школьный двор, где бойцы собирают захваченное оружие.
— Петька! — кричит смуглый, со впалыми щеками мальчуган, усевшись верхом на ствол разбитой немецкой пушки. — Помнишь, она на той горе стояла? Нашими быками ее подняли, а потом быков зарезали.
За машинным сараем послышался звон ложек и котелков. Солдаты окружили окутанную паром походную кухню, на которой, точно архангел в облаках, стоял повар в белом халате.
Кое-где над саманными хатами совхозного поселка уже задымились трубы — хозяйки затопили печи, хотя одно вражеское орудие откуда-то из-за меловых холмов все еще бьет в сторону совхоза, бьет размеренно, скучно, вслепую.
Снаряды бесцельно долбят речку. Какой-то предприимчивый солдат наскоро смастерил из старой плетенки и шеста что-то вроде сачка и уже ловит за мостом глушеную рыбу.
Пока я добрался до палатки Вашаломидзе, поднялся ветер, пошел проливной дождь. Стемнело.
