Парень из Сальских степей - [9]

Во время нашей «Одессеи» — знаешь, там, в Одессе, — Ленька проявил необыкновенную изобретательность и находчивость. Его ценили за хорошую выдумку и великую солидарность. Это он в разгар драки с одесситами пырнул ножом того верзилу, что хотел кистенем размозжить Гришке голову.

Но только в тюрьме мы узнали, что у Леньки золотые руки.

Так сказал Кондрапуло. А Кондрапуло был высочайшим авторитетом и легендой среди взломщиков.

За двадцать пять лет своей уголовной карьеры он объехал весь мир. На его чемодане пестрели штемпели Чикаго и Бостона, Мадрида и Берлина. Старые воры дрожали перед этим маленьким, волосатым, обезьяноподобным греком. Они говорили, что он вскроет любую кассу, перехитрит любую полицию и всегда сбежит.

Правда, на этот раз он не сбежал. Умер в тюрьме. Но перед смертью открыл Леньку.

Как-то скуки ради сыграл он с Ленькой в шашки, потом в домино и, наконец, в американскую игру «ищи клад».

Играл Кондрапуло с Ленькой целый день и все больше входил в азарт. Отдышался он только к вечеру.

— У тебя, парень, золотые руки. До сих пор я знал только одну пару таких рук — вот эти, видишь? — И он протянул Леньке свои руки, поросшие густыми черными волосами, руки с длинными нервными пальцами виртуоза. — И голова смышленая. Беру тебя в ученики. По крайней мере умру не без преемников, не погибнет мое искусство. Ты будешь великим механиком!

Но механиком Ленька стал у другого мастера.

Через год я встретил его на улице в Ростове в самом плачевном состоянии и привел в наш дом. Он наверняка недолго пробыл бы у нас, если бы не инженер Дымил-Ваныч.

Звали его, собственно говоря, Буров, Димитрий Иванович. Но это имя давно было забыто, осталось только сокращенное: Дымил-Ваныч.

Дымил он, действительно, как паровоз. Сначала в мастерской появлялись клубы дыма, потом трубка с огромным чубуком, наконец въезжал сам заведующий. Я говорю «въезжал», так как Дымил-Ваныч не ходил. Парализованный после контузии, полученной в гражданскую войну, он ездил в коляске собственной конструкции с ручным приводом, руки у него были здоровые — сильные красные лапищи, легко и ловко управлявшие любым механизмом.

Взглянув на этого атлета с седеющей головой, всклокоченной бородой и быстрым взглядом, ты невольно подумал бы, что он, подобно Илье Муромцу, проспал тридцать лет и три года, но сейчас вскочит и одним пинком отбросит в угол свое кресло на колесах.

Это был самый странный заведующий самой странной в мире мастерской.

В мастерской работали только те, кто хотел, и тогда, когда хотел… Никакие уроки, никакие расписания занятий не нарушали ее веселой бесшабашной жизни. Иногда, по секрету от Нины Петровны, здесь трудились до поздней ночи; иногда же мастерская замирала, так как вместе с клубами дыма исчезал из нее Дымил-Ваныч: он сидел у себя в пристройке над кипой книг и чертежей.

— Что он там составляет? — гадали ребята, поглядывая на занавешенные окна.

— Смотрите, как дымит! Дым столбом валит из форточки.

— Ну, значит, он скоро скажет: ффе-но-ме-наль-но!

Наконец наступал великий день. Мастерская наполнялась дымом, скрежетали тормоза коляски, и глазам нескольких верных, стойко дожидавшихся подле тисков соратников являлось побледневшее, но умиротворенное лицо маэстро.

Весть об эпохальном событии обегала интернат. С голубятни, со стадиона, с конюшни — со всех сторон мчались механики, украдкой входили сконфуженные дезертиры, которые за время отсутствия заведующего изменили металлу и начали работать по дереву.

Дымил-Ваныч охватывал всех просветленным взглядом. Лицо его снова излучало вдохновение, сияло волей и верой.

Не вынимая трубки изо рта, он начинал посвящать:

— А знаете ли вы, пистолеты, что можно… М-да… Конечно… можно?..

— Что можно, Дымил-Ваныч?

— Можно это изменить. Мм-да… и заменить… м-м-да… Ффе-но-ме-наль-но!

При звуке этого слова механики придвигались ближе, окружали кресло плотным кольцом. Дымил-Ваныч, попыхивая трубкой, рассказывал о своем новом изобретении, которое некую область советской жизни изменит радикально и феноменально — раз и навсегда!

Ребята, ошеломленные картиной небывалых перемен, понемногу приходили в себя и переходили в атаку — расспрашивали о деталях. И тут начинались долгие технические дискуссии, продолжавшиеся обычно несколько дней. Наконец мастерскую запирали, старательно охраняя секрет изобретения, и только адский галдеж, доносившийся оттуда, возвещал советской стране новую эру.

Ни одно из этих изобретений не шло дальше мастерской, но, как ни удивительно, это не подрывало веры в гений Дымил-Ваныча и не охлаждало прежнего пыла. Всякий раз, видишь ли, в детдоме что-нибудь оставалось от этого изобретения. Оставались и воспоминания о пережитых эмоциях.

Так, например, эпоха магазинов-автоматов, которые должны были ликвидировать всякие очереди у распределителей, оставила после себя неисчислимое количество замков.

Ребята решили, что автоматы надо снабдить невиданно точными замками, секрет которых должен быть превыше всякой воровской хитрости. Дымил-Ваныч махнул рукой на такую мелочь. Ассистенты, однако, не уступали, начали пробовать по-своему. Но, глядя на жалкую возню доморощенных слесарей, маэстро в конце концов не выдержал и вынужден был снизойти до столь обыденной вещи, как замок. Он объяснял ребятам самые различные механизмы висячих и внутренних замков и возился вместе с ними до тех пор, пока не создал шедевр, перед которым были бессильны любые отмычки. Замок-феномен был немедленно вставлен в двери мастерской. Над скважиной его нацарапали надпись — «фига», а под ней — изображение известной комбинации из трех пальцев, ребята принялись за выделку больших и малых замков разного типа. А Дымил-Ваныч снова заперся в своей пристройке, «фига» психически истощила его, обесчестила идею магазинов-автоматов.