Парень - [45]

Жена сначала сочувствовала ему, жалела, но, как мы знаем, жалость в отношениях между двумя людьми фундаментом прочной связи не может стать. Когда предприниматель, который без всякой своей вины стал объектом, на котором жена вымещала обиду, нанесенную ей тем давним пьяным студентом, в конце концов полностью разорился, она его просто выгнала. Счастье еще, что квартира его не была общей собственностью и не была вложена в предприятие, а то и она уплыла бы. А так жена осталась в ней с детьми, предприниматель же перебрался в Будапешт, чтобы присоединиться там к людям с такой же судьбой, зиму перебивающимся в приюте для бездомных, а в теплое время года проводящими дни в будайских горах. У бедняги даже речь изменилась, артикуляция потеряла четкость и выразительность, стала неряшливой, как и одежда и тело, и выглядел он совершенно так, как должен выглядеть несчастный, обиженный судьбой человек, а потому ему охотно давали милостыню, и он часто стоял, попрошайничая, в Буде, на углу улиц Марвань и Алкоташ. Именно этот жалкий, убогий вид и давал ему возможность кормиться: выгляди он чуть респектабельнее, и ему подавали бы куда меньше, так что это изношенное тело, прикрытое лохмотьями, служило ему вроде как орудием труда, пробуждая в сердобольных горожанах чувство милосердия, хотя в этот краткий — потому что, живя в таких условиях, люди, увы, быстро стареют и умирают, — словом, в этот краткий период жизни человек этот был в сущности счастлив. Он чувствовал себя свободным, над ним не висела никакая ответственность, не связывали ни семейные, ни деловые узы. Иногда, правда, в очень уж сильном подпитии, когда сердце таяло, как воск, он вспоминал своих детей и плакал, но на самом деле и это было скорее счастье, сладкая жалость к себе, чем настоящая боль, которая побудила бы его изменить образ жизни, а то и попытаться даже вернуть жену.

Разговорчивый хлыщ, который в тот злополучный вечер привел девушку к себе, не зря говорил, что у всех есть свои недостатки, все в какой-то степени уязвимы; можно предположить, что наш парень за эти полтора года, когда он уже не морочил приятелям голову бреднями насчет самоубийства и подобными идиотскими вещами, тоже научился трезво смотреть на жизнь и видеть самую что ни на есть реальную реальность. Но на самом деле суть не в этом, суть в равнодушии. Другие просто не замечали, а может, привыкли к его закидонам, мол, у него «вскрою сегодня вены» — как у другого, обычного парня «надо бы сегодня вечером перепихнуться». Во всяком случае, у них не было ощущения, что с ним что-то не так, а когда, спустя несколько лет, до них дошли слухи, что его жизнь вроде бы входит в нормальную колею, потому что в школе, которая была школой в его родной деревне, он стал сначала заместителем, или, может, даже заместителем не пришлось становиться, а просто, в один ход, словно какая-нибудь хитрая фигура в шахматах, например, конь, сэкономив на развертывании пешечного строя, сразу стал директором, как когда-то мечтала его мать, едва не поделившись этой мечтой с отцом, с которым вообще-то не было смысла делиться этой мечтой, поскольку все равно он до этого не дожил, — словом, когда до них дошли эти слухи, они нисколько не удивились.

21

В клинике освободилась ставка, вот и все, что осталось от психолога; ну, и еще объявление в газете: требуется врач по специальности психолог. Место, само собой, пустовало недолго: в городе полным-полно было безработных душеведов, которые только и ждали возможности устроиться в каком-нибудь государственном лечебном учреждении и там наконец познакомиться с такими душевнобольными людьми, которые находятся в худшем состоянии, чем они, то есть чем психологи, и тем самым послужат для несчастных психологов целительным бальзамом. Кто-то туда вскоре попал-таки. Те, кто не следил за событиями достаточно пристально, почти и не заметили, что несколько дней не было приема. Прежняя ассистентка осталась на своем месте и тут же влюбилась в нового доктора; доктор, правда, был женщиной, но это ничего, ассистентку и так уже тошнило от этих мужиков, которые, в лучшем случае, тобой попользуются, если вообще заметят. Грубо овладеют, подомнут под себя, и плевать им на то, где они находятся, и расправлено ли покрывало на кровати, и опущены ли жалюзи, а она ждала как раз не такого, а напротив, тонкого обращения, поглаживания, нежных слов, мол, люблю, или пускай того же, но на другом языке, если речь об иностранцах. Новая ситуация наконец-то дала ей возможность понять, что интересы ее ориентированы в ином направлении, и какое счастье, что новая докторша думала так же.

Парень наш мог бы пойти и к этому новому психологу, если бы он, парень, был еще там; но его там уже не было. К тому времени он уже покинул провинциальный город, который целых четыре года служил ему приютом, и вернулся домой, в тот самый дом, который его дед оставил его отцу, а теперь, когда и отец умер, дом остался ему и матери. Правда, парень все-таки сделал попытку найти жилье в Будапеште.

Мать, сказал он дома, я теперь в городе буду учительствовать, потому что там — все библиотеки. О том, что там, как ему кажется, больше шансов встретить женщину, которую он полюбит, и тогда его жизнь устроится и с этой стороны, — об этом он промолчал; он сослался только на библиотеки, на венгерских анархистов, работы которых иначе не достать, только там их и можно исследовать, в старых журналах: «Без насилия», «Без государства», «Социальная революция», ну, может, еще «Братство», если этот сомбатхейский журнал вообще с тех времен сохранился, — только там, в будапештских библиотеках, и можно листать пожелтевшие страницы, делать выписки, чтобы узнать, что они думали о мире; потому что книг об анархизме — а, в этой стране! — тут даже Бакунина, Кропоткина не найдешь, а уж они-то — имена мирового значения. И парень наш опять немножко думал о себе, что живет он в такой стране, где его возможности, можно сказать, всюду упираются в непреодолимые преграды, где у него почти никаких перспектив. Мать, конечно, не хотела его отпускать так просто, чтобы парень, ни о чем не думая, взял и бросил ее одну. Она много раз принималась объяснять ему, почему стоит остаться в деревне: здесь и дом этот, просторный и, как ни смотри, бесплатный, а в Будапеште жилье снимать придется, это, считай, половина жалованья, а на что тогда жить? И еще семьи пока нет, а семья появится, тогда — не дай бог.