Паразитарий - [149]

Через две недели ко мне приехал сам Колдобин.

— Где очерк?

— Нет очерка. Я занят!

— Ты с ума сошел. Сам Хобот спрашивает, где очерк об историческом ошкуривании.

— Ты ему сказал, что очерк заказан мне?

— С какой стати я буду ему говорить, а вдруг ты окажешься таким болваном, что не напишешь. Тогда я за одну ночь напишу, и представь себе — о тебе напишу, и напишу такое, что тебе во веки веков не отмыться, и никакой тебе дачи, никакой надписи о захоронении, никакой премии, а ошкурят тебя, как последнего кролика, как гнусную вонючую лису, как старого шелудивого волка, и отвезут на свалку, а кожу сдадут в дубильный комбинат и сошьют моей Лизке сафьяновые сапожки, и будет она всем говорить, задирая свои прелестные лапки: "А это, представьте, из сечкинской кожи сапожки…"

Мысль о том, что Колдобин может сам написать о моем ошкуривании, взволновала меня. Ведь возьмет и напишет. И тогда взорвется Хобот.

— Ладно, напишу. Тут у меня есть кое-какие заготовки. Посмотри. Но это лишь подходы к теме. Но о первом веке предостаточно.

Колдобин взглянул на мои наброски и захлопал в ладоши:

— Да это же как раз то, что нам нужно. Хобот, товарищ Хобот, будет без ума от нашей акции. "Вояж в первый век!", или "Вояжи и миражи", или "Вояж, мираж, тираж!"

Колдобин ушел, а я тихонько набрал телефон Друзиллы и ласковым проникновенным голосом сказал ей:

— А что, если я вам сделаю сюрприз?

— Какой?

— Тогда это будет уже не сюр…

— Я люблю сюрпризы.

— Я немного вам скажу, а вы должны будете подготовить Феликса Трофимовича. Я хочу ко дню вашего рождения или к пасхальному празднику опубликовать в нашей центральной прессе, где именно — воздержусь пока говорить — один из набросков по первому веку. Как бы вы к этому отнеслись?

— Прекрасно!

— А Феликс Трофимович?

— Я его подготовлю. Скажу, что сама вас просила сделать ему такой блестящий подарок.

34

В седьмом часу вечера ко мне постучали. Вошел человек в штатском.

— Одевайтесь. Срочно к товарищу Хоботу, — сказал он любезно.

— Что случилось?

— Этого я не знаю. Машина внизу. Товарищ Хобот ждет вас.

Через двадцать минут я стоял перед Хоботом. Он не предложил мне сесть. Начал с места в карьер:

— Если будешь за моей спиной вести шашни с моей женой, то ошкурим значительно раньше.

— Можно уходить?

— А ты еще с гонором! Гусь! Что там у тебя получается?

— Материал чрезвычайно интересный. Просматривается механизм власти. Впервые поставлена проблема создания Общеевропейского Дома. Империя с чистым империализмом и с грязной демократией.

— Кто наиболее интересен как политик?

— Домициан и Иосиф Флавий.

— Иосиф — это тот еврей, которого прокляли иудеи?

— Да.

— О нем как можно подробнее и как можно быстрее. А Колдобину скажи — пусть печатает, если ты согласишься с его редакцией.

— Слушаюсь, — ответил я верноподданнически. Мне подумалось, что он поступал предельно благородно. Больше того, мне показалось, что он зачислил меня в свой штат.

Я направился к выходу, меня никто не сопровождал, и я не торопился. Коридор был длинным, и из одной комнаты слышны были крики и какая-то возня. Голос мне показался знакомым. Я толкнул дверь и увидел в безобразной позе Ксавия. Рядом стоял Горбунов. Он застегивал штаны и ехидно улыбался. Увидев меня, он шмыгнул в боковую дверь, а Ксавий, едва не плача (впрочем, потом его голос окреп), сказал:

— Неважно, как кто выигрывает. Главное выиграть!

— Расскажи мне про свои средства, и я скажу, какова твоя цель…

— Все средства хороши, если они идут на пользу тебе и твоему народу.

— Ты думаешь, твой народ тебя поймет?

— Он меня поймет и одобрит мои действия, как одобрил все поступки Иосифа Флавия.

— А моя бабушка Мария и Роза Зитцер не одобрили бы…

— Потому они и погибли…

35

20 июля 67 года по Рождеству Христову главнокомандующий иудейскими войсками и будущий еврейский историк Иосиф бен Маттафий, окруженный со всех сторон римлянами, решил сдаться. Он сказал об этом своим сподвижникам. И их ответ был таков:

— Мы хотим умереть здесь…

И тогда Иосиф принял решение бежать. Постыдный его поступок был разгадан иудеями.

И теперь он стоял у сторожевой башни осажденной крепости Иотапаты, и слезы текли по его лицу. Позади сорок семь дней ожесточенной защиты. Никто не мог уличить его в трусости. А теперь душу его сковал страх: спастись любой ценой. Он видел, как римские воины во главе с трибуном Домицием Сабином уже взошли на крепостную стену, он видел у горных дорог кресты с распятыми иудеями. У римлян не было времени вколачивать гвозди во все конечности, поэтому некоторых кое-как привязывали веревками к столбам. Если казненный умирал, его тут же стаскивали, а на освободившееся место втаскивали новых пленников. Он видел, как иудеи несли кресты, как римляне заставляли их вбивать гвозди в руки своих товарищей. Иосиф видел, как стаи птиц кружились над умершими. Карканье черных воронов долетало до сторожевой башни. Доносились и голоса мучеников:

— Слушай, Израиль, Ягве, Бог наш, Ягве един!

Видя неминуемую гибель, Иосиф назначил богослужение. Со слезами на глазах он, Иосиф бен Маттафий, священник первой череды, стал читать молитву покаяния.

Кто-то негодующе крикнул: