Паралипоменон - [6]

-10

В Курпинке директор объезжал поля. Подсолнухи отцветали, и лепестки их заскорузлой шелухой шуршали на обочинах.

У поворота к Малинкам стоял черный мотоцикл с коляской. В поле гремело, подсолнухи в смертельном страхе качали тонкими шеями и запрокидывали черные пыльные лица к небу.

На дорогу вышла баба, желтая от солнца. Она несла стопку подсолнечников словно стопку тарелок, увидев директора, стопку уронила, и несколько черных тарелок раскололось.

С тех пор ловили и штрафовали, ездили по дорогам.

Евдокия наломала подсолнечников ночью и вылущила в наволочку.

К Корнеичу приехал на велосипеде друг. Вернувшись с войны, он нашел в лесу мину, стал смотреть ее и лишился правой кисти. Булыч все научился делать левой рукой, а на правой носил черную кожаную перчатку, вытертую и блестящую на солнце.

Булыч привез Корнеичу щенка овчарки в мешке. Щенка бросили в чулан дали ему вареное яйцо, которое Корнеич раздавил носком сапога.

Щенок не ел и скулил. Рита, Вася и Славка, сын Корнеича, смотрели в щели и звали щенка.

Мужики пили, Евдокия ходила по двору и слышала, как смеется Булыч - у него был приятный, добрый смех.

Потом Булыч вышел, увидел Васю, жующего и выплевывающего семечки, и зашел за ним в Дом. Вася забился в угол - он боялся черной руки.

Где семечки прячете, а? - спросил Булыч.

Вон, на печке.

Кто спрятал, ты?

Евдокия слушала и теперь вошла.

Нет, мамка.

Что ж ты мамку выдаешь? Так нельзя.

Они засмеялись, Евдокия была высокая, смуглая, с темными губами, Булыч попросил отсыпать семечек - его бабу с шурином поймали, Евдокия насыпала в белый в синюю точку платок, а через день Булыч платок принес.

Евдокия угощала его, солнце не слепило, в лучах медленно поворачивалась пыль, листья американского клена, облетая, чиркали по оконному стеклу.

Пришел с Пасеки Отец, он был рад Булычу, Булыч уважал Ивана Васильевича, говорили о директоре, о Садовнике, у Корнеича рычал щенок. Отец дал Булычу мед в банке, через два дня Булыч пустую банку принес.

Евдокия встретила его на Дороге, вышла из Сада - груш набрала столько, что не дотащить. Булыч пошел за ней в Сад, под деревом с черным как копоть стволом, в высокой сухой траве на Отцовой телогрейке лежала гора груш, крепких, зеленых, с розовыми пятнами на бедрах, все в едва заметных точках на кожуре. Гору разметали, скатили груши с телогрейки, но запах остался.

С тех пор Булыч приходил или приезжал на велосипеде каждый день.

Когда пошли дожди, они отремонтировали заваленную Иванову землянку за Тополиной Аллеей - Иван женился, и землянка обвалилась от снега, Евдокия стала тайком от Корнеича хранить там яблоки.

Садовник не знал землянки, Евдокия маскировала ее. Она дразнила Корнеича: у них уже нет ничего, а она выносит ребятишкам на улицу яблоки в большой миске.

Корнеич наблюдал, но не мог выследить. Яблоки были такие пахучие, что вокруг Дома стоял их запах - не на много слабее, чем в Саду.

Чтобы сбить запах в землянке, Евдокия пересыпала яблоки лапником и ветками молодых сосен.

Теперь в землянке пахло не только яблоками и хвоей. Там появилось ложе из сена, в котором попадались скрюченные ромашки с рассыпающимися от прикосновения сердцевинками, любовники свили из лозы две табуретки, стесали стол.

Иногда Булыч и ночевал там. Он курил в темноте, боясь заснуть, и держал папироску так, чтобы, выпадая из расслабленных дремой пальцев, она обожгла ладонь.

Булыч ходил к Корнеичу. Той осенью ревность по яблокам снедала Садовника. Он сам охранял Сад с ружьем, заряженным солью, и кидал яблоками в мальчишек, целясь в лицо.

Соседям нельзя было запретить воровать, но не так же много.

Когда Булыч зашел, Садовник попросил его помочь выследить соседей: попрощаться с ними, тайно остаться в Соснике и тайком пойти за Евдокией она "в частушку бежит, озираясь, в Сад - ворует яблоки и хоронит их где-то не дома, не на дворе" - на чердаке, в погребе, в омшанике и на Пасеке Корнеич потихоньку смотрел. Он не хотел следить за Евдокией сам - вдруг заметит, скажет Пчеловоду, а Корнеич вытаскивал себе рамки из ульев.

Булыч заставил себя уговаривать, за бутылку согласился. И отработал бутылку: сидел в Соснике, тихо шел за Евдокией, окликнул ее у землянки.

Той ночью они ели яблоки и смеялись над Корнеичем, брызгая друг другу в лицо соком из надкусов - так близко они сидели в темноте.

Яша все еще жил у сестры. Охотился на лису, мечтая хотя бы увидеть ее. Дети любили Яшу, он сделал барабан из свиной кожи, делал луки и колчаны со стрелами.

- А ты, Рит, и не помнишь небось, как Дома еще не было, как вы в землянке жили?

Я помню! - сказал Вася.

Да ну!

Не ври, ты не помнишь, тебя не был еще!

Верно, Васьки не было!

А я помню. Помню, как Дом строили, а землянка на Пасеке была, ну, Пасека была дальше и ульев меньше было.

А в Курпинках еще есть землянка. Знаете?

Нет!

Я знаю. Дядя Ваня там жил.

А где она - не знаешь?

Не знаю. Там где-то, за Аллеями. Да она засыпанная.

А вдруг нет?

Вася и Славка запросили посмотреть - вдруг не засыпанная, или можно сделать.

Яша повел детей в Аллею. Они лузгали семечки, и шелуха застревала в умирающей траве. Яша стащил в сторону сухую ольху с задеревеневшими сережками, разгреб прелое сено, открылся вход. У детей от волнения холод стоял в горлах. Рита делала вид, что ей неинтересно, слушала шум ветра. Она вывернула карманы и высыпала завалявшиеся мелкие семечки и сор, застрявший в швах.