Парадокс страха. Как одержимость безопасностью мешает нам жить - [2]

В отличие от страхов других животных, страх человека принимает странные формы и масштабы. Что-то в том существе, в которое мы эволюционировали, радикально изменило роль страха в жизни – не только в личном, но и в историческом, и социальном аспектах. Для нас страх зачастую уже не надежный союзник в борьбе за выживание, как для других животных, а то, от чего мы себя оберегаем.

В 1933 г. Франклин Делано Рузвельт предостерег нас в отношении страха. Он произнес ныне знаменитые слова в своем первом инаугурационном обращении к нации, парализованной отчаянием и жаждущей надежды. Восстановление после экономического краха 1929 г. застопорилось, и Рузвельт знал: чтобы выбраться из экономической трясины, страна должна признать эмоциональную подоплеку этого коллапса. Рузвельт понимал, что страх играл важную роль как в отчаянии, так и в потенциале восстановления. Он знал, что временами страх калечит и разрушает, даже если ощущение нависшей опасности в конечном счете иррационально. Рузвельт весьма красноречиво описал это, сказав: «…Позвольте мне высказать твердое убеждение, что единственное, чего нам следует бояться, – это сам страх, безымянный, безрассудный, беспричинный ужас, парализующий усилия, необходимые для того, чтобы отступление превратить в наступление».

Паралич, о котором говорил Рузвельт, в какой-то момент жизни испытывали большинство из нас. Именно от него нас пытаются освободить бесчисленные книги по самопомощи. Меня, однако, заинтересовал вопрос: почему в принципе страх представляет для нас столь серьезную проблему и почему мы, Homo sapiens, в этом отношении стали так сильно отличаться от других животных. Чтобы ответить на эти вопросы, я прежде всего взглянул на своих пациентов. С этого начался долгий путь, глубоко погрузивший меня в историю становления сегодняшнего человека. Нейробиология, история, социология, эволюционная биология, когнитивная наука, психоанализ и сравнительная психология – все они задействованы в данном исследовании. Основной вопрос этой книги – не «что с этим делать?», а «как это вышло?».

* * *

На каждом углу ежедневно разыгрывается одна и та же сцена. Я наблюдал ее много раз. Ребенок одного-двух лет топчется на тротуаре. Рядом ждет мать с пустой коляской, явно готовая возвращаться домой. Она уже раз десять сказала: «Давай, нам пора, нужно идти… ну, пошли?» Наконец, как гром среди ясного неба, пугающие слова: «Я ухожу». Всего два простых слова с их незабываемой жутковатой мелодикой: «Я ухожу». Ребенок мгновенно застывает, разворачивается и устремляет взгляд на мать, делающую первый шаг прочь, от него. Без малейшего промедления ребенок вскрикивает: «Нет! Подожди!» – и бежит к ней, испуганный, жалкий, послушный.

Вокруг этого стрежневого опыта, связанного с неопределенностью и приходящего к нам очень рано в краткие моменты страха в отношениях, формируется не только наша личная психология, но и сама ткань нашего общества. Настолько, что такие великие мыслители, как Алан Уоттс и Пауль Тиллих, назвали наше время эпохой тревоги[1].

По некоторым оценкам, более чем у 50 млн американцев от 18 до 50 лет, или у 19 % всего взрослого населения, в течение года их жизни может быть диагностирована та или иная форма тревожного расстройства[2]. Эта статистика включает генерализованное тревожное расстройство, паническое расстройство, обсессивно-компульсивное расстройство, фобии, в том числе социофобию и агорафобию, и посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР). Эта доля, и без того значительная, приближается к 31 % при рассмотрении пожизненной статистики. На мой взгляд, это почти эпидемические показатели. Если же учесть, сколь многие из нас страдают от высокого уровня тревожности, но чуть не дотягивают до диагностических критериев, данные становятся еще более ошеломляющими.

Очевидно, что огромная часть наших ресурсов, личных и медицинских, уходит на корректировку и устранение последствий тревоги и ее первопричины – страха. Приемные покои больниц переполнены пациентами с паническим расстройством, ошибочно предполагающими у себя сердечный приступ, а фармацевтическая промышленность богатеет на лекарствах от генерализованной тревожности.

Помимо этих симптомов и расходов имеется и менее очевидный, но более пагубный эффект, преследующий очень многих из нас. Множество сфер нашей жизни недоступно нам из-за этой пугливости: ограничена наша свобода, подрывается благополучие, мы утрачиваем способность реализоваться – стать самими собой или такими, какими хотим стать. Как мы скоро увидим, один из особенно неприятных аспектов страха – это его поразительная способность действовать в нас незаметно.

Такое действие страха я наблюдал у одного из своих пациентов, назову его Тимом[3]. При нашей первой встрече Тим выглядел вполне благополучным. Он был доволен своей работой и состоял в серьезных отношениях с женщиной, которая ему нравилась; их единственный конфликт был связан с отсутствием у него амбиций. В отличие от его подруги, Тима все устраивало, он не гнался за возможностями карьерного роста и не искал способов самовыражения – ни личностного, ни профессионального. Это различие стало источником конфликта между ними – настолько серьезного, что подруга взяла с него слово обратиться к психотерапевту и разобраться, «что с ним не так».