Парадокс Глебова - [10]

— Если не больше, — присоединился к шутке командир.

От его высокой широкоплечей фигуры с крупной головой на крепкой красивой шее веяло силой Простое лицо с внимательными карими глазами, густыми бровями и округлым подбородком было спокойным и добрым.

Рыжеволосый, круглолицый, веснушчатый Хоутон ростом по плечо командиру. Гибкий и быстрый в движениях, всегда веселый и ценящий острое словцо, он был нашим любимцем. Жизнь Боба складывалась тяжело; рано остался без отца, годами бродил без работы, хотя был способным журналистом. Трудно бывало и в газете: свободно владеющий несколькими языками, беспокойный Боб подчас не мог найти общего языка с своими шефами и боссами.

Одно время он стал «общественным дегустатором», но пить бросил сам, уже после того, как на него махнули рукой. Его светлые глаза часто становились печальными, и мы знали причину: за два года до нашего вылета трагически погибла его жена, красавица итальянка Паола.

Хоутон и полинезиец Мауки первыми отыскали остатки космического корабля гаянцев на Пито-Као, и корреспонденции Боба в те дни читались прежде спортивных сообщений и скандальных эпизодов из жизни кинозвезд.

Андрей Шелест, мой старый товарищ по авиации (когда-то мы вместе работали пилотами в Аэрофлоте), Хоутон и я говорили друг другу «ты», могли подурачиться ц крепко поспорить.

Но с Евгением Николаевичем, несмотря на его молодость — ему было около сорока, — мы держались иначе, обращались только на «вы» и, откровенно говоря, стеснялись при нем выражаться излишне крепко, даже Боб и я, немало преуспевшие в этом…

Изящный, худощавый, даже хрупкий, с мексиканским лицом, тихим голосом и сдержанными движениями, Глебов никогда не раздражался.

Любезность его, героическая готовность до конца выслушать даже самого утомительного собеседника, поистине безграничны. Но зато если он улучит минутку и вставит хоть несколько слов, оппоненту уже не выкрутиться: так точны и доказательны доводы Евгения Николаевича.

Разумеется, многие юные москвички пытались покорить его, на первый взгляд доступное, сердце. Но молодому астрофизику счастливо удавалось избежать поражения на столь непривычном ему поле боя… Я говорю «счастливо» совсем не потому, что принадлежу к разумному племени убежденных холостяков. Отнюдь! Чтобы не казаться голословным, признаюсь: в «цепи Гименея» я был закован по всем правилам в самом юном возрасте… Но представить Евгения Николаевича оторванным от звезд и тайн происхождения материи, хотя бы и для лучшей доли, в моих глазах — величайшее кощунство!

Сам он всегда сторонился всего, что не имело прямого или косвенного отношения к космогонии и космологии.

Даже и сейчас, подойдя к главному телевизионному экрану, отражающему истинную картину Вселенной, окружившей звездолет, он скрестил на груди руки с тонкими пальцами (его излюбленная поза) и с тоской воскликнул:

— Если бы космос мог рассказать о времени и о себе!..

Впрочем, здесь, вдали от Земли со всеми ее соблазнами, и нам с Хоутоном желание Евгения Николаевича показалось естественным.

Но космос пока молчал…

6

Первые дни безделье скрашивалось новизной ощущений. Но чем дальше…

Боб все откровеннее протестовал.

— Было время, — говорил он, расхаживая по салону, — я достаточно натренировался в поисках себе места, черт побери. Но оказаться безработным на пути в созвездие Ориона… Еще немного, и я объявлю забастовку!

— Может быть, по-вашему, командир, — однажды тихо произнес Глебов, — бездействие позволительно считать активным способом привыкания к новой среде?

— Так и быть, — засмеялся Шелест. — Завтра выйдем из корабля «на улицу»… А работы еще хватит на всех, не беспокойтесь!

Слова командира взбодрили нас. Я направил корабельный телескоп на солнечную систему и прильнул к окуляру.

Увы! Солнце с такого расстояния выглядело совсем непримечательной звездочкой, а планеты тонули во мраке бесконечности.

«Если бы я и мог увидеть сейчас Землю, — подумалось мне, — то она походила бы на маятник: вправо — полгода, влево — полгода. Вправо — полгода, влево — полгода… И так тысячи тысяч лет. Воистину — образец терпения!»

О том, что будет, узнаем мы не скоро, но все, что было, живет в нас. Там — мы были рядовыми тружениками Сегодня, здесь — стали Хранителями Вчерашнего, земной истории.

В молодости я не ценил своего прошлого, относился к нему как в одной детской сказке свежеотпечатанный снимок относится к негативу: считал его ненужным. Теперь я стал постигать его истинное значение.

Я смотрю, смотрю, не отрываясь, в самую заветную для меня точку Вселенной и почти физически ощущаю: вправо — полгода, влево — полгода…

Глава третья ПАРАДОКС ГЛЕБОВА

1

Впервые я «пощупал» космос вместе с Глебовым.

Через круглый люк мы поднялись по ступенькам на «палубу» — обширную верхнюю площадку корабля, защищенную такой прочной пластмассовой броней, что не требовалось скафандров: мы были одеты в обычные костюмы.

Идеальная прозрачность палубной крыши создавала иллюзию свободного общения с космосом. Даже голова закружилась, и я присел в кресло.

Движение не ощущается — оно стало невидимым. Психологически — мы висим на одном месте. Существа, обладающие объемом, весом (пусть даже искусственным), массой покоя, но прилагающие немалые усилия, чтобы не терять мудрого внутреннего спокойствия. Не сразу научились мы находить во Вселенной детали, создававшие хоть какое-то впечатление космического полета: меняющийся цвет звезд, вспыхивающие редкие искорки метеоров.