Парадиз–сити - [84]

— Когда выйдешь из больницы, уезжай из города. Еще раз увижу тебя в Неаполе — убью!

Спустя две недели Гаспальди перебрался в Нью-Йорк и присягнул на верность семье Росси. Это был не совсем тот тип, представителей которого Росси обычно брали себе на службу, но он знал толк в содержании подпольных борделей, а очень скоро освоил азы наркоторговли и ресторанного бизнеса. Со временем Гаспальди превратился в ценного члена каморры, который приносил организации весомый доход, а в случае необходимости мог взять вину на себя и на какое-то время даже сесть в тюрьму. Пит Росси также знал, что, если копам ради саморекламы понадобится крупная жертва, он всегда сможет бросить Гаспальди им на растерзание.

Когда Ло Манто в качестве участника совместных полицейских операций приезжал в Нью-Йорк прежде, Гаспальди удавалось не попадаться ему на глаза, но на этот раз удача изменила ему. Меньше недели назад Ло Манто неожиданно вошел в ресторан и отрезал ему кусок уха. Тогда Гаспальди оказался бессилен, но теперь, когда четверо стрелков в предвкушении огромного куша в два миллиона долларов только и ждали команды «фас», он мог наконец привести в действие план, в результате которого ненавистный ему человек сгинет раз и навсегда.

Гаспальди допил чай, скомкал стаканчик и бросил его в воду, плескавшуюся внизу. Затем сутенер из Неаполя глубоко вдохнул соленый морской воздух, встал и направился к трапу, ведущему на нижнюю палубу судна, чтобы отдать приказ убить итальянского копа на улицах Нью-Йорка.

* * *

Ло Манто стоял спиной к двери, выходившей на плоскую крышу, упершись руками в кирпичные стены. Стояла поздняя ночь, с неба сыпался мелкий дождь, охлаждая мир, раскалившийся в течение жаркого, как адские сковородки, дня. Свет, лившийся из окон расположенных на верхнем этаже квартир, создавал вокруг него туманный светлый ореол. Он встал поудобнее и проверил обойму в своем «380-спешиал». Как правило, он не настраивал себя заранее на перестрелку. Наоборот, он делал все возможное, чтобы избежать этого. Многим его коллегам был присущ подход, суть которого можно было сформулировать так: сначала стреляй, а там разберемся. Однако за годы работы в полиции Ло Манто сумел избавиться от этого своеобразного профессионального комплекса. Он предпочитал брать свою дичь живой, а не мертвой. Но в эту ночь такой подход мог и не сработать. В эту ночь дичью Ло Манто должен был стать сам Рено Головоногий.

Ло Манто прошел по краю крыши и поглядел вниз, а затем переместился к пожарной лестнице, взялся за ржавые поручни и встал на первую ступеньку. На секунду он задержался, чтобы бросить взгляд на широкие улицы и приземистые здания Восточного Бронкса, где прошло его детство. Эти улицы сформировали его, дали ему смысл жизни и определили ее направление. На этих улицах он играл в футбол, по ним он ходил в школу, бегал под холодными струями открытых гидрантов. Здесь он учил слова любимых песен «Роллинг Стоунз», Боба Сигера и Фрэнка Синатры, здесь впервые поцеловал девочку. Здесь он был алтарным служкой в местной католической церкви, еле живой от усталости приходил домой после пятичасовых субботних и девятичасовых воскресных месс. Здесь он начал работать в «Химчистке Делвуда». По четыре часа кряду он проводил бок о бок с ее владельцем, мистером Мюрреем Зальцманом — сутулым вдовцом, работавшим не покладая рук и рассказывавшим Ло Манто жалостливые истории о сломанных жизнях и истерзанных душах, погубленных войной и ненавистью, которые он никогда не мог понять. Зальцман был первым не-итальянцем, встретившимся Ло Манто. Глубоко религиозный человек, он ежедневно обедал деревенским сыром и постоянно смеялся собственным глупым шуткам. Зальцман построил собственный бизнес, взяв небольшой заем у своего тестя, и отрабатывал его по двенадцать часов в день шесть раз в неделю на протяжении сорока лет. Ло Манто уважал его как человека и любил как друга. Зальцман открыл для юного Ло Манто прелесть коротких рассказов Ирвина Шоу, комедий Мела Брукса и гений Сида Сезара. Именно благодаря Зальцману Ло Манто впервые попал в бродвейский театр, на воскресную постановку «Смерти коммивояжера» Артура Миллера.

— Все было так по-настоящему! — сказал он Зальцману, когда они шли к станции метро, чтобы вернуться в Бронкс. — И так грустно.

— Разумеется, ведь это — про жизнь.

Именно через Зальцмана Ло Манто познакомился с вероломством каморры. В течение многих лет старик каждую неделю платил семье Росси по пятьдесят долларов, а взамен каморра обеспечивала ему защиту от всяческой местной шпаны. Ло Манто видел, как в конце каждой недели в химчистку заходил высокий, худощавый молодой человек и, опершись на кассовый аппарат, с ухмылкой наблюдал за тем, как старик отсчитывает пять купюр по десять долларов. После этого мистер Зальцман обычно притихал и весь остаток дня молчал, думая о чем-то своем.

— Почему он берет ваши деньги? — как-то раз спросил его Ло Манто. Он работал в химчистке уже почти полгода и не раз успел обменяться враждебными взглядами с молодым сборщиком податей в коричневом пиджаке.

— Потому что именно так он зарабатывает себе на жизнь — отбирая то, что другие заработали потом и кровью, — ответил Зальцман. — Я думал, в этой стране будет иначе, не так, как у меня на родине, но нет, везде одно и то же, вне зависимости от того, по какую сторону океана ты живешь. Везде есть люди, которые у тебя что-то отбирают: в Европе — твою жизнь, здесь — твои деньги.