Парад планет - [6]

Обращали взоры и к Древней Индии, вспоминали в связи с грибком-боровичком бога огня Агни, бога ветра Ваю и бога грозы Парджанья. Мол, знаменитая прожорливость Хомы — это, безусловно, сохранившийся модифицированный реликт древнего ритуала, когда на алтарях под открытым небом приносили жертву богам, закалывая тельца, бросая в огонь зерна хлеба, выливая топленое масло, молоко. Говорилось о Будде и его учении, о его четырех «благородных истинах», о том, что Хома, бесспорно, не согласен с индийским богом. Конечно, не согласен, потому что не считает, будто жизнь есть вечное зло и страдание. Хотя, возможно, и присоединяется к утверждению, будто к жизни и возрождению приводят желания — жажда наслаждений, власти, богатства. Но, конечно, Хома не стал бы уклоняться от зла жизни, ибо даже с цветов зла он стремился бы собрать плоды добра. И, бесспорно, великий жизнелюб из колхоза «Барвинок» не стал бы искать спасения путем отказа от своих желаний, погасив все эмоции, сделавшись уравновешенным и равнодушным.

Сходились на том, что Хома и нирвана — вещи несовместные!

Ха, нирвана? Чтоб Хома отказался от всех своих страстей? Да никогда! У Хомы борода еще не выросла и разума не вынесла, чтобы он перестал кланяться хлебу-отцу и воде-матери, чтоб ему кто-то посмел помешать родить и спать, чтоб ему перестала нравиться та девка пышная, что замуж вышла. Где это видано, чтоб, отбивая поклоны нирване, чурался работы и, не посоветовавшись с головой, брал руками, чтоб у него была охота и в его руках не кипела работа, чтоб он перестал надсаживать пуп, мечтая отдохнуть лишь после своей смерти. Не захочется грибку-боровичку никогда, глядя на молодежь, размышлять так: «Не прядите, девки, когда вырастет лопух — будет вам сорочка и фартух!»

Итак, как видим, яблоневского Хому, ныне сущего, отождествляли со всеми богами и божествами, каких только знало человечество за всю свою долгую историю. Мол, старший куда пошлют сотворен по образу их и подобию. Пускай бы отождествляли, пускай бы поклонялись грибку-боровичку по городам и весям нашей большой планеты, и сам Хома уж как-нибудь стерпел бы поклонение и обожествление, и Мартоха бы привыкла, и правление колхоза «Барвинок», глядишь, было бы поставлено перед доказанным фактом. Но ведь…

Но ведь до чего додумались фанатичные хомопоклонники? В джунглях и прериях, в песчаных пустынях и на коралловых атоллах, в тундре и в субтропиках — повсеместно стали создавать бюсты Хомы. Изготавливали из меди и железа, из мрамора и гранита, вырезали из дерева и обжигали из глины. Множество хомопоклонников со всего мира присылали свои изделия в Яблоневку. За короткое время в селе собралось столько бюстов старшего куда пошлют, они так обильно заполонили улицы, что стало тесно на улицах села, ни проехать, ни пройти. Бюсты стояли на подворьях, на межах в огородах, на левадах. Кое-кто выставлял бюсты на хату или на хлев. Иной раз сам Хома, торопясь по улице на животноводческую ферму, не знал куда и ногой ступить.

— Чего ты, Хома, сердишься? — посмеивалась родная жена Мартоха. — Эти бюсты хоть и без пользы стоят, зато и хлопот никаких: не пьют, не едят, выстроились и молчат!

— Село без окон да без дверей — вот и собрало столько гостей. Но ведь они, мои болваны, привыкнут у нас в гостях и домой не захотят на радостях, — отвечал Хома.

— Считаешь, усядутся за нашим столом да и будут размахивать постолом?

— Эге ж, как те злодеи, что на злодеях едут и злодеями погоняют. И надо ж было сподобиться такой чести, что вырубают теперь мои бюсты из камня и вырезают из дуба, отливают из бронзы, ага!

— Вижу, Хома, что ты их любишь, а карман голубишь…

Так до чего додумались в Яблоневке, где умники никогда не прятались под столом, где сколько голов, столько и умов? Сперва ставили этих болванов на межах и буграх, топили в лужах и выбрасывали на пустыри. Но кто-то из сельских долгожителей, из тех мудрецов, что безумному дороги не заступят (дедок Бенеря или дедок Гапличек), посоветовали болванов бить по головам, а из кусков и осколков возвести коровник новый для скотины. И возвели в сжатые сроки! Славный удался коровник! Хоме тоже выпало поработать возле него. Не мог человек налюбоваться новым помещением для артельных коровок, называемых нежно или Ассамблеей, или Квитанцией, или Ревизией. И чудо ведь какое — стены сложены были из гранитных голов старшего куда пошлют, которые посматривали на живого Хому неживыми гранитными глазами или усмехались ему лукавыми гранитными губами. Куда только в коровнике ни взглянет грибок-боровичок, во всех уголках сам себя грибок-боровичок видит, сам себе усмехается, даже оторопь берет.

— Чтоб тебя холера взяла! — иногда бормотал Хома. — Видать, у нашего деда колпак не по-колпаковски сидит.

Наверное, черт семь пар сапог истоптал, пока нашел и свел Хому и Мартоху; так спро́сите, что делала Мартоха, когда болванов избивали по всей Яблоневке? Сперва и сама помогала дробить их на кусочки, к строительству коровника тоже приложила руки, а потом в слезы ударилась.

— Хомушка мой, — лебедкой курлыкала она по вечерам в хате, — чтоб у меня руки отсохли, если я еще ударю твоего болвана. Э-э, видно, в них живая душа вложена — когда их бьешь, то плачут они каменными и деревянными слезами, или вздыхают железными и медными голосами, или стонут глиняным или дубовым стоном. Пусть их холера бьет, а не я!