Парад-алле - [9]

Леха лежал на кровати, бледный и очень слабый. Рядом, на небольшом столике, валялась упаковка с одинокой таблеткой обезболивающего. Парень тяжело дышал и мял белыми пальцами простыню.

Лекарство, произведенное два десятка лет назад, давно пришло в негодность, и конечно, не действовало.

Увидев меня, Леха разлепил ссохшиеся губы и хрипло произнес что-то невнятное. Подойдя ближе, я почувствовал запах гнили. Гангрена.

Я присел на стоящий рядом ящик, заменяющий здесь стул.

– Привет, говорю, – прошелестел сталкер, подавшись вперед.

Движение принесло с собой новую волну боли, отчего Леха захрипел, задышал часто и неглубоко. Послышались торопливые шаги. Мелькнул некогда белый, но теперь желтоватый от старости халат, и вот над кроватью Алексея уже навис Доктор и покачал своей рано поседевшей головой. Он помог парню присесть и рявкнул, чтобы я принес воды. Подхватив со стола помятую металлическую кружку, я поспешил к бочонку, установленному в углу лазарета. В бок ее был вделан кран, как в старинном самоваре. В спину мне неслись тихие стоны Леши и увещевания Доктора.

Когда я вернулся обратно, последний цыкнул на меня и махнул рукой, дав знак выйти за ширму.

В лазарете, кроме Лехи, находились еще двое пациентов: девчушка, рассекшая себе чем-то руку до мяса, и мужчина с воспалением легких. Девочка то и дело принималась хныкать, пряча лицо в подушку и прижимая покалеченную руку к груди, а мужчина временами злобно шипел на нее и тут же заходился в кашле.

Из-за ширмы показался Доктор. Кивнул, пропустил меня к Леше и удалился. Сталкер уже лежал на подушке, не хрипел, не стонал, только блаженно улыбался. Боль на время перестала терзать его.

– Эй, Циркач, смотри, – он откинул укрывавшую его ткань в сторону.

Гнилостный запах усилился, а я увидел почерневшую, распухшую и будто разваливающуюся на части руку.

– Отрежут, – вздохнул парень, накидывая покрывало обратно.

Но я успел заметить такие же черные пятна у него на боку. По спине пробежал холодок.

Не жилец.

Он – не жилец.

Я смотрел на него и думал: вот такое непредумышленное отсроченное самоубийство. По собственной глупости.

– Зачем тогда встал? – вздохнул я. – Ты чертов кретин!

Мои слова звучали, как начало хорошей выволочки, и может, оно и к лучшему. Пусть он думает, что мы с ним еще вернемся к этому разговору, и уж тогда он получит от меня по первое число!..

Но мне-то все было ясно. Он не протянет долго.

Леша улыбнулся.

– Тебя прикрыть хотел.

– Что?

– Тебя, говорю, прикрыть хотел. За твоей спиной еще одна летела, – он заулыбался шире, но улыбка больше напоминала мышечный спазм. – Ты ее не видел. Она бы тебя задрала.

Я не нашелся, что ответить. Что тут скажешь? Спасибо? Себя загнал, товарища подставил, помощничек.

– А вскочил зачем? Мог бы лежа дать очередь.

Парень пожал плечом. Одним.

– Не знаю. Сглупил.

И улыбнулся. Чего он все время улыбается?

– Циркач, подай мне, – Леша кивнул на кружку, оставшуюся на столе.

Взяв ее, я почуял знакомый сладковато-кислый душок.

Заметив выражение моего лица, сталкер усмехнулся.

– Да-да, оно самое, о чем ты подумал.

Он оперся на здоровую руку и перевернулся на бок. Мне пришлось поить его самому.

Леша сделал два больших глотка, сморщился и рухнул обратно на подушку. Он лежал тихо и неподвижно, только размеренно вздымалась под покрывалом его грудь. Я подумал было, что парень уснул, и хотел тихо выйти, как вдруг он окликнул меня.

– Циркач, стой.

Мне пришлось вернуться. Леша лежал, закрывая верхнюю часть лица ладонью – свет лазаретных ламп теперь резал ему глаза.

– Знаешь, Циркач, я часто вспоминаю, как ты…

– Как я – что?

Мне показалось, что он вот-вот скажет что-то очень важное.

– Когда я был еще маленьким, ты устроил для нас представление, помнишь?

Леха смотрел в потолок и не видел моей горькой усмешки.

Я помнил.

Глава 5. Дешевые чудеса

Какие же мы были дураки тогда. Это надо было додуматься – отправиться в здание цирка на поиски нужного реквизита. Подняться наверх, под отравленное и затянутое тучами небо. Туда, где фон превышал норму в разы. Рисковать собственными шкурами только для того, чтобы поставить представление. Ну не нелепость ли это?!

Ума не приложу, как мне удалось убедить тогдашнее руководство станции в необходимости этой вылазки. Я не помню, какие слова смогли их пронять, но, как бы то ни было, отряду, собранному из уцелевших цирковых, выделили какое-никакое снаряжение и дали добро на выход.

В тот день небо было пасмурным, серым, как мышь, и вспухшим от дождей. Накрапывало. Миновав проулок, мы оказались у широкой дороги. Но вот укрытий на начальном отрезке пути не было никаких. Разве что киоск с распахнутой настежь дверью, да несколько спиленных тополей у ближайшего дома. Не хотелось бы, конечно, идти по открытой местности, на виду, но ничего не поделаешь.

Я шел впереди, осматриваясь. Но в поле зрения не появлялось ничего живого. Только где-то вдали кто-то громко тявкал. Идущий рядом со мной иллюзионист по имени Ганс и так был весьма скромных габаритов, а тут сжался еще сильнее и прижал к груди автомат, будто рассчитывал спрятаться за ним в случае чего. За спиной я слышал отчетливый звук шагов берейтора Ермолова. Сколько раз его просили не топать как слон? Словно прочитав мои мысли, Ганс резко обернулся назад и хотел было сердито шикнуть, приложив палец к губам, но ему помешал противогаз. Поэтому иллюзионист красочно, но несколько утрированно изобразил походку Ермолова. Последний смолчал, но дальше старался идти тише.