Пара беллум - [22]

Карта — его любимое детище. Он относится к ней как к живому существу. Он знает, что Карта — единственное существо, которому можно полностью доверять. Она не переметнется на сторону врагов, не распустит клеветнический слух, не сочинит предательский донос. Каждый день он проводит около нее по крайней мере один час. Карта есть явление эпохальное. Она сомасштабна величайшим продуктам величайшей революции. Она грандиознее всех семи чудес света вместе взятых. Она есть божество. А божество не просто любят, ему поклоняются.

Он смотрит на Великую Карту, и ему в голову приходит шаловливая мысль. Устроить бы сейчас международный конгресс советских агентов на Западе. Допустим, в Париже. В самом большом зале, чтобы тысяч десять вместилось. Это была бы сенсация! Съехались бы со всего мира видные политики, дипломаты, священнослужители, генералы, ученые, артисты, спортсмены, художники, писатели, гангстеры… Мир содрогнулся бы от ужаса. А что если в самом деле устроить такой съезд под каким-либо предлогом? Жаль, высшее руководство не позволит. Мол, ценную агентуру потеряет. А какая она «ценная», он-то знает хорошо. Два-три агента среди них действительно чего-то стоят. Остальных всех легко заменить новыми в два-три года. А на случай войны надо все равно готовить агентурно-диверсионные войска на своей территории и потом забрасывать в страны Европы. Нынешнюю агентурную сеть можно увеличить хоть в сто раз, а ее эффективность от этого не увеличится. Хоть всю Европу завербуй, все равно положение не изменится. Мы достигли потолка эффективности — вот проблема!

Среди агентов есть, конечно, исключения. Они редки, как и во всяком деле, в котором заняты тысячи людей. Любая Массовая деятельность по самой своей природе требует тысячи заурядных людей и единицы выдающихся, ибо таковы сами исполняемые в ней функции. Из тысячи наполеонов лишь одиц может стать императором Франции, остальные обречены на роль заурядных офицеров или в лучшем случае более или менее удачливых генералов. У него есть такие исключительные агенты. Они суть его личные представители на Западе. Их задача — жить в предназначенной им стране, наблюдать, анализировать, обобщать, выдвигать идеи. Они должны знать и понимать страну так, как на то не способны никакие специальные службы и научные учреждения. Они суть Его органы чувств и мысли, вынесенные из Москвы далеко на Запад. Они суть щупальцы спрута, мозг которого лежит в Москве. Они должны выполнять иногда особые задания. Но это не часто. В общем и целом они суть «свободные охотники». Завидное положение! Живут в роскоши и комфорте. Свободны, как птицы. Сколько угодно женщин. Рестораны. Прекрасные города. Отели. Южные курорты. А он обречен тут терять жизнь за письменным столом. Но что поделаешь, долг перед историей обязывает…

— Дайте мне все о «Немце», — приказал он дежурному офицеру.

II. Рука Москвы

Немец

Если человек занимается грязным делом, из этого еще не следует, что он счастлив и что ему живется хорошо.

Хотя его называли «Немец», он был по рождению и в основе своей русский. А раз ты был когда-то таким, ты до смерти таким и останешься. Ты можешь потерять все русское. Ты можешь жениться на сумасбродной, взбесившейся от миллионов наследнице западного миллионера, ты можешь стать уважаемым офицером в штабе армии западной страны, ты можешь стать доверенным лицом западного видного политика или близким другом какой-нибудь королевы, но ты никогда не потеряешь основного: судьбу русского человека…

В тот момент, когда на Великой Карте в Москве зажглась лампочка с его личным номером, и металлический холодный голос диктора начал сообщать Западнику данные о «Немце», он мчался по немецкому автобану на немецкой машине из одного чистенького, похожего на «кухен» немецкого городка, славящегося средневековыми зданиями, в другой, чистенький, похожий на «кухен» немецкий городок, славящийся средневековыми зданиями. Хотя он знает эти городки назубок, хотя он бывал в них десятки раз, все они слились в его представлении в один, до тошноты чистенький и похожий на тошнотворно-сладкий «кухен» городок с той же самой ратушей такого-то века, собором такого-то века, рыночной площадью такого-то века, конной или пешей статуей такого-то великого человека (здесь, в отличие от русских, все — великие)… И конечно же с шикарными ресторанами, отелями, витринами магазинов. Здесь в каждом маленьком городке есть все, что есть в большом. Может быть за исключением картинных галерей и опер, в которые он никогда не заглядывал, и сексуальных учреждений, в которые он заглядывал регулярно.

Он употребил выражение «учреждение» в отношении к сексу. Это — не из чувства юмора и не с целью сатиры. На Западе секс давно утратил статус тайны и интимности. Все табу тут давно отброшены. Осталась чисто физиологическая техника (тут употребляют термин «инженерия»). Когда-то он, мечтая о Западе, думал прежде всего о женщинах. Баб там, думал он, сколько угодно. Любого вида. Любого возраста. Любого темперамента. Это впечатление у него сложилось на основе наблюдений, какие у него были в первые месяцы после войны в Германии. Он тогда не понимал, что это было счастливое время: война сосредоточила в этом месте большое число женщин всякого рода со всей Европы и сбросила их всех без разбора на самый низкий уровень бытия. Физический, духовный, моральный, культурный и прочий голод делал их легкодоступными, душевно отзывчивыми, близкими. Оказавшись теперь в сытой и богатой Западной Германии, он увидел, что тут нет абсолютно ничего такого, что отвечало бы его юношеской розовой иллюзии. Здесь все, связанное с женщинами, стоило денег, усилий, потерь. Истинность тезиса марксизма о «власти капитала» он ощутил прежде всего в своих общениях с женщинами, т. е. в самых фундаментальных человеческих отношениях.