Папаша Горемыка - [7]

Когда на следующий день Франсуа Гишар снова пришел в Шенвьер, он заметил, что глаза девушки были красными, словно она плакала. Крестьянин не ответил на приветствие своего оставшегося не у дел работника; было ясно, что в засыпанном снегом дворе крестьянского домика с его искрящейся от инея соломенной крышей, с которой свисали длинными пиками сосульки, над головой бедного рыбака сгустились страшные тучи.

Действительно, вскоре разразилась гроза.

Папаша властным жестом приказал дочери выйти из комнаты и, указав Франсуа на скамеечку напротив своей табуретки, у высокого камина, где чадили, не желая гореть, два тополиных корневища, заявил парню, что его присутствие в доме вызывает пересуды, и поэтому ему придется прекратить свои посещения, чтобы не ставить под угрозу будущее Луизон.

Даже если бы Франсуа Гишар обнаружил в своей сети слона, его изумление не было бы настолько велико.

Рыбак полагал, что, батрача на папашу своей возлюбленной, он как бы внес задаток в счет сделки, которую ему хотелось заключить.

Он покраснел, затем побледнел и что-то пробормотал, запинаясь, но внезапно в нем проснулась врожденная вспыльчивость Гишаров, и он разразился такими чудовищными проклятиями, что виноградарь едва удержался на своей табуретке.

Крестьянин попытался было ответить, но рыбак не дал ему открыть рот, осыпая хитреца яростной бранью. Добрый папаша даже не пытался поставить запруду на пути этого грозного потока.

Когда негодование Франсуа Гишара, наконец, иссякло, отец Луизон сказал:

— Знаешь, парень, раз ты на меня работал, стало быть, это тебе нравилось, и если так, я не стал тебе прекословить. В жизни приходится порой делать вот такие небольшие добрые дела, не ожидая награды, но выдать за тебя дочь — дело посерьезнее. Ведь у тебя ничего нет, и живешь ты как бездельник…

— Бездельник! — перебил его рыбак с негодованием в голосе, припомнив, сколько долгих бессонных ночей ему доводилось проводить под дождем, на холодном ветру.

— Ну, не как бездельник — я признаю, что ты мог бы стать неплохим виноградарем, но все равно ты растяпа. Что это за ремесло, если оно не может дать человеку, который им занимается, то, что имеет у нас последняя скотина — четыре стены и крышу над головой! Ты хочешь жениться, но куда ты поведешь жену? В свою лодку? Хорошее жилище для моей дочки, нечего сказать!

— Папаша Поммерёй, скажите мне, что надо принести вашей дочке, и я клянусь, что скоро это добуду, даже если, мне придется работать как каторжному.

Когда Франсуа Гишар произносил эти слова, в его голосе зазвучали умоляющие нотки, но они не смягчили сердце крестьянина, а лишь избавили его от тревоги, которую ему внушило начало их беседы: выражение лица хитреца стало еще лукавее, чем прежде.

— Эх, голубчик, — промолвил он, — у меня двадцать два сетье виноградников и двое детей — стало быть, одиннадцать сетье причитается мальчишке и столько же девчонке; по пятьсот франков за сетье, это не слишком дорого, правда?

— Нет, — машинально ответил Франсуа Гишар.

— Значит, каждый из них получит в наследство по пять; тысяч пятьсот франков, не считая того, что им достанется после дележки денег, ведь кое-какие накопления у нас тоже имеются, парень.

— Боже мой, Боже мой! — воскликнул Франсуа Гишар.

— Ага! Это тебя пугает. Что ж, мы, как видишь, не сидели сложа руки, и виноградник дает больше, чем речка, понятное дело, — прибавил крестьянин с гордостью, возобладавшей над его обычной скрытностью. — Ладно! Хочешь, я научу тебя, как добиться того, что тебе надо?

— Хочу ли я? — вскричал Франсуа. — Конечно, хочу! Виноградарь взял с верхней каминной полки книгу, обрез которой был таким же темным, как и переплет. Это была Библия.

— Я читал вот здесь, — сказал он, — что Иаков двадцать лет работал на Лавана, чтобы жениться на его дочери Рахили. Согласись принять условия, на какие пошел Иаков, и если через двадцать лет Луизон не выберет кого-нибудь другого, ну что ж, тогда посмотрим.

При этом папаша Поммерёй язвительно рассмеялся, и у Франсуа Гишара не осталось сомнений, что над ним издеваются. Рыбак вскочил и вышел из хижины, сильно хлопнув дверью.

Дойдя до середины двора, он почувствовал, как чья-то рука осторожно дернула его сзади за полу куртки. Это была Луизон; очевидно, она слышала разговор отца с возлюбленным, ибо ее лицо было мокрым от слез.

Гишар собирался сказать ей о своем отчаянии, но в это время папаша Поммерёй стал греметь дверным засовом.

— Уходите, уходите! — вскричала Луизон, пожимая молодому человеку руку.

— Вы придете на реку, Луизон? — спросил Франсуа Гишар.

— Да, — ответила девушка так уверенно, что рыбак успокоился; несмотря на нерасположенность, которую проявил по отношению к молодому человеку папаша Поммерёй, голос Франсуа, спускавшегося вниз с холма, звучал под сенью прибрежных деревьев как никогда твердо и звонко.

После этого Франсуа Гишар ни разу не приходил в Шенвьер, но это не значит, что влюбленные больше не виделись; напротив, они встречались, и рыбак отнюдь не сожалел о том, что он не ходит больше в деревню, где неизменное присутствие на его встречах с Луизой виноградаря сковывало молодых людей холодом, что так не соответствовало состоянию их душ.