Папаша Горемыка - [23]

Брюки, напротив, явно свидетельствовали о том, что ими пользуются весьма часто. Когда-то они были серыми либо пепельными; затем их покрасили черной краской, но со временем они вернулись к первоначальному цвету и совсем вытерлись. Правда, лишившись одного, брюки приобрели взамен нечто другое. Они были сильно засалены на коленях, бедрах и прочих местах, на которые то и дело кладут руки, однако этот жировой налет с въевшимися в него металлическими опилками и грязью мастерской делал некоторые части брюк блестящими, как лосины гусара, и, кроме того, придавал им плотность кожи.

Человек этот был среднего роста, упитанный, но не толстый. Тело у него было одутловатым из-за избытка лимфы, и под кожей его чувствовалась пустота. Дряблое лицо его напоминало пузырь, наполовину заполненный воздухом и испещренный морщинами; к тому же оно приобрело желтовато-землистый оттенок. Было трудно что-либо прочесть в глазах незнакомца: один из них был неподвижным и тусклым, точно сделанным из стекла, а другой беспрестанно, с головокружительной частотой моргал. Вертикальная складка возле рта и привычка все время покусывать губы указывали на чуть ли не постоянную озабоченность этого человека изощренной борьбой с ничтожнейшими мелочами жизни. У него были заурядная осанка и округлая спина, что характерно для людей, привыкших в течение долгих лет сгибаться над тисками.

Мужчину звали Аттила Единство Квартили Батифоль — несомненный признак того, что он родился в 93-м году и что его отец был одним из ярых поклонников революционного календаря.

Как мы сразу же решили по костюму Аттилы, род занятий этого человека связывал его и с мастеровыми, и с мелкой буржуазией. В гильдии чеканщиков по бронзе он был подрядчиком.

Подрядчик — это мелкий предприниматель, которому фабрикант поручает часть работ, и тот по заранее обусловленной цене выполняет их на свой страх и риск.

Аттила Батифоль (подрядчик уже давно отказался от прочих своих имен) от рождения был злобным, завистливым, скрытным и неискренним человеком, подобно тому как другие рождаются одноглазыми, хромыми, кривоногими или горбатыми.

Полученное им воспитание не могло задвинуть внутрь или устранить ни одну из вредоносных шишек на его черепе. В десять лет он уже работал учеником в чеканочной мастерской; хозяин и рабочие постарше так дурно обращались с ним, что он с юных лет глубоко возненавидел весь род человеческий.

В двенадцать лет маленький Батифоль уже начал размышлять о будущем, но, как ни странно, в будущем юного мечтателя не фигурировали ни митры с рубинами, ни эполеты с крупной кистью, ни резвые упряжки, ни орденские ленты на шее — это было весьма обыденное мещанское будущее, редко встречающееся в детских фантазиях. Аттила думал, что в будущем он тоже станет хозяином и с лихвой отплатит своим обидчикам за причиненное ему зло, вместе с тем не забывая об удовольствиях (толстые губы мальчика указывали на то, что ему суждено стать любителем вкусно поесть).

Представив это будущее, Батифоль тотчас же взялся за дело и принялся строить предстоящую ему жизнь, заложив в ее основу порядок и бережливость — самый прочный из всех фундаментов.

Юный Аттила свято хранил каждое су из перепадавших ему чаевых; доверив деньги старому чулку, он предавался благоговейному созерцанию своего сокровища, а затем прятал чулок в соломенный тюфяк — это была единственная радость, которую он мог себе позволить.

Однако пристрастие мальчика к порядку превосходило его бережливость.

Когда из учеников Батифоль перешел в подмастерья, он если и пил вдоволь воду из фонтана, то уж на еду тратил ровно столько, чтобы не умереть с голода; разумеется, он никогда не участвовал в еженедельных пирушках, которые рабочие называли гулянками (самые лучшие из мастеровых порой нуждаются в таких развлечениях, чтобы восстановить силы). Аттила также не посещал весьма популярные в ту пору певческие общества — потоки вина и восторженных слез, которые проливались там под влиянием Дезожье и Беранже, пугали его, когда он думал о том, во сколько это все обходится. Еще меньше Батифоля прельщали всякие политические сообщества: его здравомыслящей натуре претила роль мученика.

Он жил тихой, скучной, безрадостной и одинокой жизнью, продолжая набивать свой чулок, так что тот уже лопался, а на тюфяке поднимались альпийские горки, но спал при этом на медных и серебряных горошинах так же сладко, как если бы его подстилка была набита гагачьим пухом, — это куда приятнее, чем спать на розах, не в обиду Куаутемоку будет сказано.

Поистине, Батифоль жил ожиданием счастья, уже предвкушая будущее, которое он себе готовил. Впрочем, он правильно делал, проявляя бережливость, ведь природа гораздо более справедлива, чем нам кажется: она чрезвычайно мудро отмеривает людям достоинства и недостатки; редко бывает, когда все добродетели сосредоточены в одном человеке, а чувствительные и талантливые люди, как правило, обладают избытком жизненных сил, который мешает им получить хоть какую-то материальную пользу с помощью самого главного из своих достоинств; в то же время природа весьма предусмотрительно отказала Аттиле в каких бы то ни было дарованиях, из которых он несомненно извлек бы стопроцентную прибыль.