Папанинская четверка: взлеты и падения - [16]
– Тут работы на десятерых!
Но всё-таки написал: «Утверждаю». И тут ещё – задержка с аппаратурой.
Прошло 22-е, 23-е, 24-е. Водопьянов занервничал:
– Отто Юльевич, дайте команду им вылететь, а то мне, чувствую, придётся лететь туда и вести караван самому». (Папанин, 1977).
Остальные самолёты экспедиции, вылетевшие вслед за Водопьяновым, не смогли точно выйти на цель – сказывалось слабое приборное оснащение того времени, несовершенство методов навигации. Только Молоков вскоре нашёл нужную льдину и сел в лагере. Спустя несколько дней прилетел Алексеев и только через две недели – Мазурук. Его самолёт, вначале считавшийся резервным, был «раскулачен» ещё на Рудольфе, а в экипаже отсутствовал радист.
Из воспоминаний М.С. Бабушкина:
«Когда Мазурук сел на льдину в стороне от нас, Водопьянов очень болезненно это переживал. Скажу прямо: из всех нас Водопьянов особенно волновался в часы, когда отсутствовала связь с задержавшимся Мазуруком. Он уже поговаривал о том, что надо лететь, искать Мазурука, спасать. Он места себе не находил. И если бы не Отто Юльевич, который спокойно доказывал, что Арктика требует терпения и не допускает никакой поспешности, Водопьянов, вероятно, уже сорвался бы и полетел, забыв о себе и думая лишь о затерявшемся, по его мнению, во льдах товарище.
Кое-как нам удалось уговорить Водопьянова, что пока нет никаких оснований тревожиться: Мазурук – отличный командир, связь должна наладиться, вероятно, волны не проходят. И действительно, связь с Мазуруком вскоре была установлена». (Бабушкин, 2005).
6 июня состоялось торжественное открытие станции, и самолёты улетели на Рудольф. Папанинцы остались вчетвером и начали работу по полной научной программе.
Палатка научной станции «СП-1»
Дрейф научной станции «СП-1»
Приведём дневниковые записи участников дрейфа, которые наиболее полно и объективно отражают действительность.
«Кренкель, 7 июня. 6 июня улетели доставившие нас самолёты, а 7-го уже полным ходом шла работа. Начали мы с самого тяжёлого – принялись мерить Ледовитый океан, определяя его глубину и температуру воды на разных уровнях…
Для установки лебёдки Папанин и Ширшов выстроили специальное сооружение из досок. Наконец приготовления окончены. Груз, шуп и батометр скрылись в воде. Побежали стрелки счётчика. Быстро, слой за слоем, сматывался тросик.
О том, на какую глубину предстоит нырнуть приборам, можно только гадать. Ширшов из осторожности отрегулировал тормоз так, чтобы скорость спуска не оказалась чрезмерной. Трос бежал вниз, а мы, как приклеенные, стояли подле лебёдки. Интересно! Продолжался спуск не много, не мало – два часа сорок минут. Приборы достигли глубины 4290 метров! На сердце у Петра Петровича сразу же полегчало. Он очень боялся, что пяти тысяч метров троса может не хватить. На этом интересное и закончилось. Спуск был самодействующим процессом – на нас работала сила тяжести. Иное дело подъём. Тут никаких сил, кроме наших мышц, не существовало. Я глубоко убеждён, что если бы древние искали для каторжников работу потяжелее, то выкручивание гидрологической лебёдки оказалось бы вне конкуренции.
Папанин, 19 июня. Необычайно напряженный день. Всю ночь напролёт Эрнст дежурил на радио, следил за полётом Чкалова. В пять часов утра Теодорыч зашёл в палатку и сказал:
– Чкалов находится на полпути между Рудольфом и полюсом. С борта самолёта передали: «Идём по 58-му меридиану к полюсу. Справа – циклон. Слева – ровный облачный слой».
Через некоторое время мы услышали какой-то гул… Самолёт Чкалова?! Женя выскочил на улицу – ничего нет! Но тут же он прибежал обратно и кричит мне через дверь:
– Да, это Чкалов, но самолёта не видно, сплошная облачность! Мотор слышу отлично…
Это было в пять часов пятьдесят минут утра.
Папанин, 24 июня. Запуржило, склады и палатки оказались под толстым слоем снега…
Слепые: сначала палкой пробиваем снег – нет ли трещины, и только после этого делаем следующий шаг. Я неумолим, требую соблюдать это правило неукоснительно.
Кренкель, 30 июня. Проблемы продовольствия приносили нам ощутимые сюрпризы. Первый урон мы потерпели, когда сдались изготовленные ещё в Москве 150 кг пельменей. Уже в Холмогорах стало ясно – их надо выбрасывать. Заменили телячьей и свиной тушами. Затем, едва мы долетели до полюса, прокисли 50 кг ромштексов. Попытка их съесть вызвала дружный протест всей четвёрки. Душа и желудок не принимали.
Экономный Папанин был вынужден пойти навстречу пожеланиям трудящихся, и порционная пища была передана в пользу пса Весёлого. Ромштексы воняли отменно. Весёлый хватал их зубами и долго размахивал ими перед тем, как съесть. Умная собака соображала, что такую пищу перед употреблением необходимо проветривать.
Стремясь уберечь телятину и свинину, взятые в Холмогорах, Папанин выдолбил в торосе «ледник» для мяса. В других условиях этого оказалось бы вполне достаточно. Но на полюсе, с высокой круглосуточной солнечной радиацией, папанинский ледник подкачал. Под воздействием солнечных лучей, проникавших сквозь стены холодильника, мясо нагрелось. Очень скоро наши мясные запасы перешли в ту же категорию собачьего корма.
