Пантера Людвига Опенгейма - [43]

Давид, чуть помедлив, кивнул:

– Кажется, да.

Удовлетворенно кивнул и профессор:

– Превосходно! Вот я и подумал: может быть, причуда художника чем-то обоснована, и к этим четырем розам не хватает тернового венца?

– Тернового венца? Я не понимаю вас…

Глаза Феликса Грумма излучали лукавый блеск. Профессор перевернул старую карту. На тыльной ее стороне, среди мудреного орнамента выделялся терновый венец, на который Давид раньше не обратил внимания. Феликс Грумм перевернул пару новых карт – там, в дебрях того же орнамента, венца не было.

– Тот, кто делал копию, выбросил эту маленькую, но очень характерную деталь. Может быть, она показалась ему просто лишней? Если так, то лишь потому, что копиист плохо знаком с земельной геральдикой. Можно начинать поиски здесь, в Галикарнассе, господин Гедеон, но вам лучше отправиться в другое место. А именно – в Пальма-Аму. Ведь именно четыре розы – белая, алая, черная и голубая – в союзе с терновым венцом не что иное, как герб этого прекрасного южного города! Вижу, вы удивлены? Тем не менее я уверен, что безымянный художник был патриотом своего города или же выполнял заказ патриота. – Феликс Грумм отложил лупу и откинулся на спинку своего кресла. – Скажу больше: вам повезло, господин Гедеон. Архивариус Республиканского музея Пальма-Амы – мой родной брат-близнец Астольф Грумм. Очень возможно, что персонажи этих весьма затейливых карт когда-то были настоящими светскими дамами и блистали именно при дворе Пальма-Амы, чьи принцы крови герцоги Ронвенсары были младшими братьями королей!

Давид стоял на перекрестке, в тени молодых каштанов. Было три часа дня, когда двери дома через дорогу отворились… На мгновение Давид почувствовал, что жизнь его неправильна и бессмысленна, если этот грузный человек, почти старик, одетый в темное среди яркого весеннего дня, вот так одиноко сходит по ступеням парадного.

Точно он один на всем белом свете…

Помогая себе тростью, старик направился по тротуару. Желание броситься вслед ему, окликнуть его, охватило Давида. Забыв себя, он шагнул на дорогу и остановился только потому, что прямо на него летел черный фиакр. Он даже увидел темный берет за стеклом, хищный профиль бледного женского лица – ястребиный нос, плотно сомкнутые тонкие губы, гневный излом брови. Знакомый образ! И руку в черной перчатке на дверце фиакра – с четырьмя перстнями поверх шелка.

А когда карета пронеслась мимо, Давид очнулся от внезапного чувства. Грузно ступая, опираясь на трость, человек дошел до угла и исчез за ним.

Может быть, исчез навсегда.

5

Вечером следующего дня Давид был в Пальма-Аме, сказался старику уставшим, чтобы избежать лишних расспросов, а на утро отправился в архив Республиканского музея.

И уже скоро он предстал перед живой копией столичного профессора – трогательной, романтичной и скромно одетой.

– Как Феликс? – спросил Астольф Грумм у столичного гостя – Давид представился ему жителем Галикарнасса. – Все такой же франт?

Молодой человек ответил утвердительно и, достав старинную карту и новую колоду, осторожно ввел архивариуса в курс дела.

– Скажите, господин Гедеон, это профессиональный интерес коллекционера или здесь замешано что-то личное? – спросил его Астольф Грумм.

В его голосе совсем не было оперной баритональности Феликса Грумма – лишь его скромное эхо.

– Я знаком с женщиной, которая как две капли воды похожа на этот портрет, – честно признался Давид. – Словно она и была натурщицей. Ведь лица иногда возвращаются, не так ли, господин Грумм?

– Все возможно, – улыбнулся архивариус.

Давид попросил выполнить работу за три дня и пообещал приличную сумму в качестве гонорара. После выплаты долга Цезарю Мауросу у него еще оставались деньги Равенны Руоль, снисходительно брошенные ему почти в лицо.

Старику он сказал, что все в порядке. Но долго ворочался, не в силах заснуть. Он слышал, как ворон один раз пролетел по коридору мимо его двери, затем второй раз. Тот же Пуль и не обратил бы на это внимания, так почему обращает он? Но разве Кербер смотрит на Карла Пуливера так же, как на него? Никогда! Давид еще долго крутился в постели, считая минуты – мучительные, свинцовые. То и дело перед глазами возникала фигура отца, опирающегося на трость. И еще – профиль неприступной дамы в фиакре.

Где он видел ее? Знакомое лицо!

А потом, когда сон зацепил и поволок его за собой, он увидел улицу. Кутаясь в черный мех, впереди шла женщина. Шаги их на пустынной мостовой отдавались гулким эхом. Яркие вспышки то и дело озаряли небо. И вот уже его гневно окрикнули сзади.

Давид проснулся от выстрела и, тяжело дыша, впился зубами в подушку: «Забыть! Не вспоминать! Забыть! – твердил он, как заклинание. – Этого не было! Не было никогда!» Но вспышка фейерверка опережала его, вырывая из темноты лицо юноши, его слепые глаза, в которых медленно гасли разноцветные огни…

6

– Справка из «Королевского двора», которую вы получили от моего брата, совершенно верна, – три дня спустя сказал Астольф Грумм, когда Давид уселся в предложенное ему кресло. – Колоду карт, выпущенную тиражом в тысячу экземпляров ровно сто двадцать лет назад, нарисовал действительно Бертольд Ван-Вербейн – мастер миниатюры из Пальма-Амы, голландец по происхождению, выписанный герцогом Генрихом Ронвенсаром. – Астольф Грумм улыбнулся. – Итак, нас интересует, выдумал ли художник свои персонажи? Нарисовал их с натуры или скопировал портреты? Я пристально изучил лица всех четырех очаровательных женщин. В обычной колоде все они – близняшки, но не в этой! То же касается и мужчин – королей и валетов. Ниточка потянулась с короля пик – им оказался герцог Карл Ронвенсар, дед Генриха, благодетеля художника Ван-Вербейна! Мне оставалось обратиться к той эпохе, когда жил герцог Карл, тем более что костюмы его эпохи полностью соответствуют костюмам карточных персонажей.