Пантера Людвига Опенгейма - [26]

– Ты ведь тоже хочешь взрастить в своем сердце кого-то, тебе еще самому неведомого? Да? Поэтому ты живешь там и дорожишь этим домом? Давид? Ответь мне. И ты многое отдал бы, чтобы так и продолжалось? Потому что поверил своему старику. И поверил себе. В себя… Это так?

Давид поднял на нее тяжелый взгляд.

– Станцуй для меня, – попросил он.

Чувствуя, что перестарался с вином, он еще сильнее путался в догадках. Откуда она столько знает, и зачем эти вопросы – именно сегодня, сейчас? Но не все ли равно! Ему хотелось одного: не перебранки с Лейлой, не ее тайн и секретов, которые не кончаются, будь они прокляты, а ее близости, любви, давно ставшей для него болезнью!

Именно теперь и сейчас – только и всего!..

– Станцевать? Но у меня нет ни змеи, ни мальчишки с флейтой, – подняв брови, улыбнулась Лейла.

– Я прошу – станцуй.

– Но вначале я переоденусь, – сказала она. Лейла подошла к портьере и, уже взявшись за край темного бархата рукой, обернулась: – Это будет танец одной древней богини. Какой из них – ты догадаешься сам!

Из-за ширмы она вышла совершенно нагой. Змеевидные черные локоны сползали от ее ушей, в которых были тонкие золотые кольца, на плечи; локоны доходили почти до груди – острой, торчавшей чуть в стороны.

В руках Лейла держала красный платок.

– Этот ковер будет моей сценой, – сказала она, затушив первую свечу.

Нет, он не мог привыкнуть к красоте ее тела! Каждое движение Лейлы возбуждало Давида. Когда она шла к нему по ковру, когда ловко ускользала от его рук, задувая одну за другой свечи.

– Не сейчас, – говорила она. – Ты сам просил меня станцевать. Теперь – наслаждайся!

Когда в комнате стало темно и только тяжелая бордовая тень от последней свечи ожила на стенах, Лейла вышла на середину ковра. В ее пальцах был зажат огненно-красный лоскут материи.

Давид знал, что это будет за танец. Он знал, что увидит богиню любви. Но с каждой минутой он все сильнее убеждался, что ошибается. Тонкая, сильная фигура Лейлы, сразу отыскав особый, едва уловимый ритм, то порывисто двигалась на своей мягкой сцене, то становилась медлительной и томной; но как она ни поворачивалась к Давиду, ее лицо было закрыто огненным лоскутом, который всякий раз так неожиданно вспыхивал, растягиваясь в ее руках, становясь похожим на ширму; и если даже Давид случайно видел уголок рта, краешек носа или уха танцевавшей на ковре женщины, ее лоб, изгиб бровей, он никак не мог уловить одного – ее глаз! Только один раз он увидел лицо танцовщицы – в зеркале, когда она проплывала, обращенная к нему спиной. Увидел его без платка. Но крепкое вино сыграло с ним свою злую шутку – это была не Лейла! Из зеркала на Давида взглянула чужая женщина – белокожая, без кровинки в лице, с кривым изломом бровей, горящими темными глазами, ястребиным носом, тонкой складкой насмешливо сжатых губ. Но как быстро возникло видение, так же быстро исчезло.

Танец закончился неожиданно – Лейла остановилась у самой портьеры. Взявшись за край полога, обернулась:

– Ты доволен?

Она выглядела серьезной, но темные глаза ее как всегда смеялись. Не дождавшись ответа, Лейла скрылась за портьерой. Он видел, как бедра ее касались плотного бархата там, где была золотая шнуровка, стягивающая два полога.

Покачнувшись, Давид поднялся со стула.

– Ты узнал ее танец? – спросила Лейла, когда тупой столовый нож в его руке рассек золотой шнур.

– Нет, – отбросив нож, ответил он и потащил оба полога в стороны.

– Какой же ты недогадливый, – с усмешкой откликнулась Лейла. Его руки уже касались женских бедер. – Ее зовут Ата. Ата, Давид. Ну же, что ты медлишь!

Он грубо притянул ее за бедра. Но теперь в его руках извивалась не женщина-змея, чье тело упруго и горячо, но нечто иное, чего он распознал не сразу: это была улитка – скользкая и непослушная! Несмотря на все желание отдать себя, она все время пыталась увернуться, скрыть что-то. И когда Давид укротил ее, сделал послушной, своей, когда она сдавленно закричала, рука его сама потянулась к лопаткам Лейлы. Захмелевший, он не сразу понял, что пальцы его взбираются по безобразному холму. Отпрянув, Давид задохнулся от ненависти и омерзения. Это была горбунья! Руфь! И тотчас он услышал отвратительный и злой смех.

«Ата, – вдруг зазвенело в его голове. – Я знаю, кто ты: богиня лжи и обмана!»

Давид рванул на себя портьеру, и тяжелая деревянная гардина, как меч гильотины, обрушилась на него с потолка – он едва успел отскочить в сторону. За портьерой никого не было – лишь узкая приоткрытая дверь. Но в отличие от двери в убогом домишке на окраинах Пальма-Амы, где он уже был обманут, эта дверь точно приглашала его войти…

Давид отворил дверь и перешагнул порог – играть так играть! Его встретила крошечная шестиугольная комната с шестью дверями. Одна из них и вела в покои Лейлы. На каждом простенке тут горели светильники. Давид направился к первой из дверей и распахнул ее…

Ему открывались пустые коридоры, похожие на тоннели, с картинами и светильниками, устланные ковровыми дорожками; полутемные залы. В одном из зеркал он поймал свой взгляд – его легко могли принять за помешанного и вызвать полицию.