Пансион - [8]

Слѣдующій урокъ былъ — географія. Учитель, маленькій вертлявый человѣкъ съ рыжей бородой, не то польскаго, не то малороссійскаго происхожденія, по фамиліи Чалинскій, опять оказался совсѣмъ въ новомъ родѣ. Онъ даже вовсе и не походилъ на учителя, а имѣлъ видъ юноши. Всѣмъ мальчуганамъ говорилъ не иначе какъ «господинъ такой-то» и любилъ разнообразить свое преподаваніе, такъ сказать, приватными разговорами.

Я замѣтилъ, что у него въ классѣ никто не стѣсняется, всякій занятъ своимъ дѣломъ, нѣкоторые ученики перемѣняютъ мѣста, ведутъ довольно оживленные разговоры и споры, наконецъ, неизвѣстно зачѣмъ подбѣгаютъ къ каѳедрѣ, заговариваютъ съ учителемъ вовсе не объ урокѣ, а учитель охотно всѣмъ отвѣчаетъ.

Только когда уже шумъ въ классѣ сдѣлался невыносимымъ, Чалинскій застучалъ линейкой о каѳедру и крикнулъ своимъ слабымъ голосомъ:

— Господа, да что-жъ это такое? Вѣдь, это чисто нижегородская ярмарка! Успокойтесь, а то, право, кончится тѣмъ, что господину Тиммерману пожалуюсь на васъ, на весь классъ, слышшите, господа!

— Иванъ Григорьевичъ, а на нижегородской ярмаркѣ весело? Вы бывалли? — крикнулъ кто-то, очень похоже передразнивая его произношеніе.

— Конечно, бываллъ! — отвѣтилъ учитель.

— Разскажите! разскажите!

— Ну нѣттъ, этто въ другой разъ, когда дойдемъ до Нижняго-Новгорода… А ну-ка, на какой рѣкѣ стоитъ Нижній-Новгородъ?

— На Волгѣ! на Волгѣ! Это мы знаемъ, — раздалось нѣсколько голосовъ.

— Иванъ Григорьевичъ, а, у насъ новенькій… Веригинъ… на второй скамьѣ… видите!.. Что-же вы его не спрашиваете? Вы его проэкзаменуйте!..

Чалинскій посмотрѣлъ на меня, потомъ взглянулъ на часы и заторопился, засуетился.

— Вотъ вы всегда таккъ, съ вашшими дуррачествами да ненужжными разговоррами… Смирно… смирно! слушшайте уроккъ. Къ слѣдующему раззу… А съ новвенькимъ еще успѣю познаккомиться…

И онъ началъ объяснять новый урокъ. Звонокъ скоро прервалъ его.

— Прошшлое повторрите, прошшлое! — крикнулъ онъ и выскочилъ изъ класса.

Оставался послѣдній урокъ — шестой въ этотъ день — изъ русскаго языка. Но учитель уже двѣ недѣли какъ былъ боленъ и на каѳедрѣ появился нѣмецъ-надзиратель и тотчасъ же принялся дремать, пробуждаясь только тогда, когда мальчики уже через чуръ кричали.

— Ruhig… ruhig! — раздавалось съ каѳедры.

Въ классѣ утихало на нѣсколько мгновеній, а затѣмъ снова поднимался смѣхъ и крикъ.

Я бесѣдовалъ съ Алексѣевымъ.

— У васъ есть кольца и замокъ? — спросилъ меня «старичекъ».

— Какой замокъ?

— А для пюпитра, для ящика… тутъ вотъ видите нужно ввертѣть два кольца и всегда держать пюпитръ на запорѣ, а то ученики у васъ все потаскаютъ.

— Вы давно въ пансіонѣ? — спросилъ я.

— Второй уже годъ.

— А прежде гдѣ жили?

— Въ деревнѣ, въ Рязанской губерніи. Да отецъ мой умеръ, мать еще прежде умерла, давно… я самый младшій… вотъ братъ старшій, да сестра, она замужемъ… у нея уже трое дѣтей, — меня въ пансіонъ и отдали. Прошлымъ лѣтомъ ѣздилъ я въ деревню такъ тамъ докторъ прямо сказалъ, что мнѣ нельзя жить иначе, какъ дома, на чистомъ воздухѣ… Я, вѣдь, давно боленъ… А меня все же братъ привезъ опять сюда… и вотъ мнѣ все хуже и хуже…

— Что же у васъ болитъ?

— Я ужъ вамъ сказалъ, что все болитъ. Иногда слабость такая, что и сказать не могу. Ночей не сплю, дрожу весь въ лихорадкѣ. Засну подъ утро… и сейчасъ же будятъ… надо вставать.

— А вы развѣ не говорили monsieur Тиммерману?

— Говорилъ, лежалъ въ лазаретѣ, докторъ мазалъ меня свинымъ саломъ. Тутъ у насъ докторъ такой, старичекъ, и отъ всѣхъ болѣзней свинымъ саломъ лѣчитъ. Лежалъ я четыре дня, а потомъ Тиммерманъ пришелъ и велѣлъ вставать и идти въ классъ…

— Мнѣ кажется я умру скоро! — заключилъ Алексѣевъ тихо, но совсѣмъ спокойнымъ голосомъ.

Я такъ весь и встрепенулся. Я почувствовалъ ужасную жалость къ этому «старичку».

— Ахъ, зачѣмъ вы такъ говорите! Зачѣмъ умирать? Отчего же вы не напишите вашей сестрѣ, вашему брату?

— Писалъ, а они не отвѣчаютъ, — имъ все равно.

Алексѣевъ едва слышно вздохнулъ, скрестилъ на груди руки, опустилъ голову и задумался.

О чемъ онъ думалъ, Богъ вѣсть! Я не посмѣлъ съ нимъ больше заговаривать. Мнѣ хотѣлось плакать, но теперь уже не по дому, не по мамѣ, а по этому бѣдному «старичку».

— Будемъ друзьями? — вдругъ, неожиданно для самого себя, сказалъ я.

Алексѣевъ изумленно взглянулъ на меня, но пожалъ мою руку.

— Хорошо, — какъ-то снисходительно и ласково улыбнувшись, проговорилъ онъ:- будемъ друзьями!

— На «ты»?!

— На «ты».

— Какъ тебя зовутъ?

— Михаилъ.

— Миша… ну а меня — Ганя.

Въ это время опять издали донесся тихій звонъ. Онъ все приближался, приближался. Это Карпычъ проходилъ по корридорамъ съ валдайскимъ колокольчикомъ въ рукахъ.

— Чай пить! чай пить! — закричали въ классѣ.

И я только теперь почувствовалъ, что невыносимо голоденъ.

Опять мальчики выстроились парами. Я взялъ подъ руку мото новаго друга и мы спустились въ столовую, казавшуюсь еще унылѣе при тускломъ свѣтѣ лампъ. Передъ каждымъ мальчикомъ была поставлена глиняная кружка съ дурнымъ, такъ называемымъ «кирпичнымъ» чаемъ, плохо подслащеннымъ «песочнымъ» сахаромъ. Чай этотъ почему-то сильно отзывался ржавчиной и еслибы посмотрѣть его на свѣтъ, то онъ скорѣе былъ похожъ на кофе, чѣмъ на чай, но въ кружкѣ этого не было замѣтно. Рядомъ съ каждой кружкой лежало по небольшому розанчику.