Паноптикум - [80]

Многие из присутствующих плакали, в том числе Морин. Она просто рыдала, изумив меня таким взрывом эмоций. В заключение венчания гости поздравили новобрачных и отравились домой к жениху отпраздновать событие. Я к тому времени была уже на пути домой, но не в силах сразу возвращаться к отцу решила пойти на берег моря. Сев на скамью, я дышала соленым воздухом. Мои руки в перчатках были сложены на коленях, обтянутых хлопчатобумажной тканью, но ощущение было такое, будто она соткана из стеклянных нитей. Я знала, что меня мучает: прорастающие внутри побеги ревности. Я хотела всего лишь быть обыкновенной девушкой, и чтобы молодой человек, которого я встретила в лесу, меня полюбил. Но это казалось мне менее достижимым, чем нырнуть в воды бухты Грейвсенд и, переплыв Атлантику, очутиться на родине отца, во Франции.

Когда Малия вышла на работу на следующее утро, я лишь поздоровалась с ней кивком, не поздравив ее и не спросив, почему у нее такой сияющий вид. Я не стала говорить, что стояла в церкви за колонной и была свидетелем ее счастья; она тоже занялась своим делом, как будто ничего не изменилось. Поскольку у Малии не было пальца, на котором она могла бы носить обручальное кольцо, жених подарил ей вместо него простенький золотой кулон. Об этом украшении она тоже не заикнулась, словно всегда носила его. Надев свой костюм, Малия оживленно беседовала с матерью, их речь, как всегда, была мелодична и напоминала птичий щебет. Возможно, она чувствовала, что я разглядываю ее, но, я думаю, она слишком привыкла к людскому любопытству, чтобы обращать на него внимание, – точно так же, как я привыкла все время хотеть чего-то, что не могу иметь.

Однако все изменилось – по крайней мере, так говорили. Морин однажды сказала мне, что, по ее мнению, она никогда не будет счастлива. Она считала, что не заслуживает счастья, и не раз думала о том, чтобы свести счеты с жизнью, которая доставляет ей мало радости. Может быть, в соответствии с неким высшим планом, какому-либо другому, более достойному человеку будет предоставлено место на земле. Но всякий раз, когда она задумывалась о прощании с жизнью, какие-нибудь иные соображения выходили на первый план. Кто будет готовить мне завтрак? Кто приютил бы Человека-волка, когда он впервые появился у нас, побитый, отвергнутый обществом? Вот так приходит любовь, говорила Морин, и когда это случается, необходимо уяснить, что она собой представляет и, может быть, еще важнее понять, чем она может стать.

Май 1911

ПОЛИЦЕЙСКИЕ протопали через сад и огород, не обращая внимания на побеги фасоли, грядки салата и огромные зеленые кабачки и сбивая их на ходу прямо с их плодоножками. Люди со средствами могли нанять отряд полиции для достижения собственных целей, Профессор же регулярно платил полиции дань, дабы иметь возможность управлять музеем по своему усмотрению без вмешательства властей. Подобная практика была широко распространена, и к ней прибегали не только добропорядочные бизнесмены, но и мошенники с ворами, вынашивавшие противозаконные замыслы. Владельцы некоторых театров и концертных залов устраивали закрытые представления со стриптизом для привлечения зрителей, которых опаивали сильнодействующим зельем и обворовывали. В игорных домах все было подстроено так, чтобы клиент никоим образом не выиграл. Все эти заведения платили полиции мзду и пользовались ее покровительством.

Увидев в своем саду фотографа, Профессор тут же послал одного из братьев Дюрант за полицейскими. Те не замедлили явиться с дубинками наготове, так как это было одним из условий сделки. Профессор и Эдди в это время вели ожесточенные дебаты.

– Если вам нечего скрывать, почему вы собираетесь выгнать меня из своего сада? – спрашивал Эдди.

– Я не собираюсь выгонять вас, – холодно отвечал Профессор, и это было правдой, потому что вместо него с этим быстро управились сотрудники полицейского участка. Эдди кричал, что у него есть права гражданина, но ему дали понять, что ни в этом саду, ни во всем округе Кингз у него таких прав нет.

Никто не обратил внимания и на его протесты в связи с тем, что его лишили собственности – камеры и штатива, оставшихся в саду. Если бы у него были с собой наличные в достаточном количестве, то, выйдя на Сёрф-авеню, он, возможно, изменил бы ход дела в свою пользу, но поскольку у него их не было, полицейские продолжали выполнять задание, за которое им заплатили, состоявшее в том, чтобы изгнать пришельца с территории и отбить у него охоту туда возвращаться.

Коралия в смятении наблюдала за всем этим из своего окна. Она порывалась броситься в сад с отцовской саблей и разогнать полицейских. Но стоило Профессору поднять голову и, заслонившись рукой от солнца, посмотреть на ее окно, как Коралия мигом спряталась за занавеску в страхе, что он ее заметил. Она стыдилась собственной трусости и тем не менее дрожала в слезах и боялась тронуться с места. Куда же подевалась храбрость, которой она обладает, как утверждал дрессировщик Бонавита? В гневе на себя она сорвала с рук перчатки и в наказание за свою трусость схватила иголку и стала тыкать ею в перепонки между пальцами, пока не залила все руки кровью.