Паноптикум - [72]

– Ты сделаешь даже больше, ты отвезешь меня туда.

Эдди достал фотографию Ханны. Кинув на нее взгляд, возница отвернулся со страдальческим выражением. Даже у такого человека, как он, была душа, и с каждым годом она все больше давала о себе знать.

– Да, это она, – бросил возница. – Господи, прости меня, грешного.

И тут Эдди ошеломленно услышал из уст возницы первые фразы кадиша, утренней молитвы иудеев. «Йитгадаль вэйиткадаш шмэй раба» («Да возвысится и освятится великое имя Его»). «Бэальма ди вра хиръутэй» («В мире, сотворенном по воле Его»). «Вэямлих мальхутэй бэхайехон увэйомэйхон» («И да установит Он царскую власть Свою при жизни вашей в дни ваши»). «Увэйхаббей дэхоль бэйт йисраэль» («И при жизни всего Дома Израиля»).

Молитва настолько укоренилась в сознании Эдди, что он стал машинально повторять ее вслед за возницей, хотя тот казался скорее не иудеем, а язычником или преступником без вероисповедания, как бы он ни взывал к Богу.

– Вот видишь, – сказал возница своему растерявшемуся попутчику, окончив молитву, – я тоже принадлежу к вашей братии.

– Я отказался от веры, – сразу же отозвался Эдди, – так что мы с тобой ни с какого боку не братья.

– Вот как? Но ты же поступил, как и я, скрыл свое происхождение. Не такая уж большая между нами и разница. Мне легче было заниматься своими делами, не чувствуя груза еврейских традиций. И тебе, я думаю, тоже. Я становился тем, кем было удобнее в данный момент. Я сменил имя по необходимости, а разве это преступление? Я был Биллом и Джеком и носил еще с полдюжины имен – Джо Марвин, Джо Моррис, Уильям Мюррей, – можно составить целый список, в котором не будет ничего особенно приятного. Но к кому мне обратиться, раз у меня нет ни близких, ни друзей? К Адонаи, нашему Богу.

– Не думай, что я отпущу тебя из-за этого на все четыре стороны. Вези меня к ней.

Возница печально помотал головой.

– Я думаю, ты об этом пожалеешь. Говорю тебе как твой друг и бывший брат по вере.

– Я тоже так думаю, – согласился Эдди. – Но жалеть об этом я буду уже в Бруклине.

На сиденье лежала потрепанная красная подушка, призванная смягчить удары, которым подвергалась задняя часть пассажира, когда колеса экипажа попадали в выбоины на дороге. Эдди обратил внимание, что возница не подгонял коня кнутом, однако тот трусил куда надо, словно знал дорогу.

– Животных ты любишь, – признал Эдди.

– Это я и без тебя знаю. В молодости у меня был зоомагазин на Брум-стрит. Я был помешан на птицах. Да и сейчас тоже. Естественные создания, без всякой придури, согласись. Дикие пташки.

Погода стояла теплая, над ними раскинулась небесная лазурь. На равнине, где еще сохранились отдельные фермы, возница остановил коня. Вдаль почти на целую милю тянулись ряды цветной капусты и свеклы. Дорога была пыльная, вокруг никого. Волосы на шее Эдди сразу зашевелились – он заподозрил, что возница затевает что-то недоброе. Не исключено, что его попутчик попытается отделаться от него в этом пустынном месте, а может быть, поблизости скрывается кто-то из его старых приятелей с дубинкой или пистолетом. Но тут Эдди увидел, что возница остановился у колодца. Он спрыгнул на землю, вытащил ведро из-под заднего сиденья и, наполнив его, дал коню напиться. Эдди тоже спрыгнул, чтобы размять свои длинные ноги.

– Так как же мне к тебе обращаться? – спросил он, чувствуя себя умиротворенно в этой сельской местности. Даже воздух здесь был живительным, бодрящим. – Ты, кажется, сказал, что тебя звали Джо?

– Пусть будет Джо. Я отзываюсь на любую кличку.

Эдди по привычке взял с собой камеру, и ему захотелось увековечить представшую перед ним картину: возница, которого звали Джо за неимением лучшего имени, стоял, держа в руке ведро, из которого мерин пил воду. Другую руку возница ласково положил коню на шею.

– Все мои прочие портреты остались в полицейском участке, – сказал возница, обнажив золотые коронки в улыбке. – Не забудь запечатлеть мои прекрасные зубы.

– Не задавайся, пожалуйста. Меня интересует конь.

– Ну, я же говорил, что мы похожи, – обрадовался возница. Напоив коня, он взобрался на свое место и взял в руки вожжи. – Мы оба предпочитаем животных людям.

– Если ты хочешь сказать, что мне приятнее смотреть на лошадиный круп, чем на тебя, то спорить не буду, – отозвался Эдди, усаживаясь рядом с возницей.

Оба рассмеялись. Их взаимная настороженность благодаря прекрасному утру утихла. Крачки описывали в воздухе круги, пчелы целыми роями оглушительно жужжали в высокой траве.

– А ты уж думал, что я собираюсь прикончить тебя тут, признайся, – заметил возница, очень довольный собой.

– Да, это приходило мне в голову. Но потом я вспомнил, что ты говорил о Боге, и расслабился, – ответил Эдди, слегка усмехнувшись своей откровенности. – Когда предстанешь перед ним, придется отвечать за свои дела.

– Я и сейчас перед ним, – отвечал возница с пафосом. – Мне теперь так кажется, что я нахожусь перед ним все время, всякую минуту.

К югу лежала болотистая местность, расцвеченная золотыми и зелеными полосами, над ней нависла легкая дымка. Они проехали по деревянному мосту, возведенному над топким местом и ручейком, известным как Кони-Айлендская протока. Первые мосты через протоку строились из дерева, а дороги из ракушечника, количество которого со временем росло, так как морские птицы сбрасывали моллюсков на мосты и дороги, чтобы разбить скорлупу. В ветвях высоких деревьев вили гнезда мигрирующие скопы. В лицо Эдди ударило яркое солнце, вызвав слезы на глазах. Соленый ветерок обжигал лица и бодрил. Солнечный свет, пробиваясь сквозь облака, был здесь не таким ярким, как на Манхэттене. Именно такое приглушенное освещение обожал Мозес Леви: хотя дальние планы при этом расплывались, все мельчайшие детали в толпе покупателей на улицах Кони-Айленда вырисовывались очень четко. Весь Бруклин, казалось, был пронизан сияющим светом. Трамвайные рельсы на Нептун-авеню, карусели с деревянными львами и конями – все сверкало яркими красками. Бросались в глаза алые, синие и желтые полосы ярмарочных тентов.