Паническая атака - [50]

Что ж, если с самоубийством пока все, займемся безумием, тем более что под руку само попалось «Гениальность и помешательство» Ломброзо. Они будут стоять у меня рядышком, как они, собственно, и живут на воле — сумасшествие и наложение на себя рук. Я протянул руку к «Полу и характеру», но зачесалось колено. Левое.

Я выпрямился так резко, как будто меня ударило током.

Стоял, стараясь не шелохнуться, даже пальцем не двинуть.

Что это?!

Показалось? Конечно, показалось. Я все еще боялся пошевелиться. Надо бы все же посмотреть. Сколько можно так стоять? Еще немного, и можно будет…

Резкий, отчетливый укол боли под коленом.

Задрал штанину.

Продолговатое бледно-розовое пятнышко, в которое превратился шрам за прошедший год, сделалось буро-красным, разрослось, набухло и страшно чесалось. Что это еще такое, черт возьми?! Я надавил подушечками плохо управляемых пальцев на шрам и почувствовал, что от него, как лучи от звезды, ударили уколы длинной боли — вниз, в пятку, и вверх, в колено, и через него в плечо, в пах, в поясницу.

Этого не может быть, твердо, спокойно, насколько это было возможно, сказал я себе. Я просто натер шрам, в потертость попала какая-нибудь микроскопическая грязинка — чего только не водится в воздухе нашего мегаполиса!

Я сделал несколько шагов по комнате, было такое ощущение, что у меня, помимо обычного костного скелета, появился еще один, как бы из тонкой, раскаленной проволоки, и он шевелится внутри от каждого движения. Набрав номер Ленкиной студии, я услышал короткие гудки. И это меня почему-то подкосило. Пришлось заново брать себя в руки, и жестче, чем в первый раз. Чего я хотел от жены? Чтобы она вылечила меня немедленно по телефону, как Чумак, даже не видя, как выглядит болячка? Какой-то детский порыв.

И вообще никому не надо звонить. Теперь, кажется, шутки кончились. И не думать таких мыслей.

Надо обратиться к специалистам.

Изо всех сил стараясь не торопиться, оделся, хотя мое голое нетерпение уже мчалось по улице Короленко к поликлинике. Да, придется снова обращаться к собачьим старухам или к неприветливому деду. Ну, на этот раз я их, вероятно, впечатлю. Впрочем, какое это теперь…

Опять! Заткнуться! Не думать.

Я шел быстро, но не бежал. И был горд, и от глупой ненужности этой гордости хотелось разрыдаться. Исходящие из колена черные иглы становились то толще и болезненней, то вдруг как бы блекли, до полного почти исчезновения. Навстречу шли какие-то люди с сумками, студенты с тубусами, ковылял паралитик, дергано пританцовывая рядом со своей палкой, машины обгоняли, обдавая брызгами серой грязи. Кипела, в общем, жизнь. Забавно думать, что это, может быть, последнее из того, что суждено увидеть моим глазам. Я все это видел в самых-самых деталях, и одновременно картина как бы плыла перед сознанием. Этим ее поведением мне давалось понять, что теперь я могу это уже и не относить на свой счет. Нет, там было обещано еще целых три дня. Как минимум, три дня! Или больше. Я… я свернул к поликлинике, придержал входную дверь, чтобы пропустить объемистую старушку, ну, это уже в пароксизме вежливости.

Огромными шагами проскочил коридор, хватая себя за ворот свитера, повернул направо. Очереди у кабинета травмпункта не было, и тут меня начала бить крупная, комковая дрожь. Я, оказывается, надеялся на эту очередь, как на последнее жизненное событие меж собой и окончательным, уничтожающим вердиктом.

Они все были на месте — женщины и старичок бухгалтерского вида, и еще одна молодая медсестра, наверно отличница, звонившая мне перед самым Новым годом тогда. Они сразу же повернулись ко мне и посмотрели так, словно обо всем догадались. Не говоря ни слова, я начал задирать штанину, получилось не сразу, штанина не хотела… возможно, это уже начинались неполадки с моими пальцами-руками.

Четыре головы наклонились к моему колену, тихо перешептываясь. Я выдержал несколько страшных секунд, прежде чем задать свой главный, самый главный вопрос.

— Трудно так сразу сказать, — поправил старик очки на носу, и его уклончивость ударила меня сильнее, чем мог бы это сделать прямой приговор.

Отличница, приложив ладонь к губам, быстрыми шагами вышла из кабинета.

— Вы не волнуйтесь, — сказала мне более противная из двух старых медичек.

— Как вы себя чувствуете? — Это старичок. — Ощущения?

Я рассказал про невидимую звезду под коленом, прострелы в самый затылок и в левый глаз и про страх, поднимающийся во мне, как вода в трюме тонущего судна. И про разрывающий все внутренности вопрос: мне могут помочь, хоть кто-нибудь, хоть как-нибудь?! Может, можно ампутировать эту проклятую искусанную ногу?

Появилась отличница и молча кивнула на немой вопрос старичка.

— Пойдемте со мной, — сказал он мягко, почти задушевно. — Идти сами можете?

Я хмыкнул, встав со стула, и чуть не упал, потому что левая нога моя уже слегка онемела. Ну что это такое — позволить нести себя старухам и девчонкам! Хотя чего уж теперь, теперь все равно! Плевать на старух, плевать на молодух! Совершенно плевать! Не сметь, снова приказал я себе и почти не хромая шагнул вслед за старичком. Неприятные женщины постылой свитой шаркали сзади. Из кабинетов, выходивших в серый холл, выглядывали белые халаты. Я мгновенно сделался знаменитостью. Удивляло меня больше всего несоответствие моих ощущений тому диагнозу, что исчерпывающе был подтвержден целым невольным консилиумом. Внутри сделалось как под наркозом, не было непрерывного, черного вопля — все! А ведь-таки все! Куда меня ведут? Не может же в этой обшарпанной медицинской забегаловке быть спасительного сверхсовременного устройства для борьбы со страшнейшими нейроинфекциями.