Панфиловцы на первом рубеже - [14]
Наконец и у нас, в большом каменном доме, стало тихо.
Скрипнула дверь, в коридоре послышались шаги. Я встал и оправил гимнастерку, узнав походку генерала.
Он заглянул в открытую дверь.
— Вы здесь, товарищ Момыш-Улы? Дежурите?
Панфилов шел с полотенцем, без генеральского кителя, в белой нижней рубашке. Лицо было утомленным.
В комнате было накурено. Панфилов распахнул окно и присел на подоконник.
— Думал о вас, товарищ Момыш-Улы, думал, — сказал он. — Посоветуйте-ка, что с вами делать?
— Я, товарищ генерал, отправлюсь туда, куда мне прикажут. Но если вы спрашиваете мое мнение…
— Садитесь-ка, садитесь!.. Да-да, если спрашиваю ваше мнение…
— …то я попросил бы, товарищ генерал, не дивизион, а батарею. Или батальон.
— Батальон? Батальоном, товарищ Момыш-Улы, тоже нелегко командовать… Общевойсковой тактикой вы интересовались? Читали что-нибудь об этом?
Я перечислил кое-что прочитанное.
— А отступательный бой? Интересовались этим?
— Нет, товарищ генерал…
— Да, батальоном вам нелегко будет командовать, — повторил Панфилов.
Он посмотрел на меня так, что я покраснел. Заговорило самолюбие.
— Возможно! — выпалил я. — Но умереть сумею с честью, товарищ генерал!
— Вместе с батальоном?
— Вместе с батальоном.
Неожиданно Панфилов рассмеялся.
— Благодарю за такого командира!.. Нет, товарищ Момыш-Улы, сумейте-ка принять с батальоном десять боев, двадцать боев, тридцать боев и сохранить батальон! Вот за это солдат скажет вам спасибо.
Он соскочил с подоконника и сел рядом со мной на клеенчатый диван.
— Я сам солдат, товарищ Момыш-Улы. Солдату умирать не хочется. Он идет в бой не умирать, а жить. И командиры ему нужны такие. А вы этак легко говорите: «Умру с батальоном»! В батальоне, товарищ Момыш-Улы, сотни человек. Как же я вам их доверю?
Я молчал. Молчал и Панфилов, вглядываясь в меня. Наконец он сказал:
— Ну, что скажете, товарищ Момыш-Улы? Возьметесь вести их в бой — не умирать, а жить?
— Возьмусь, товарищ генерал.
— Ого, вот ответ солдата! А знаете ли вы, что для этого надо?
— Разрешите, товарищ генерал, просить, чтобы вы это сказали.
— Хитер, хитер!.. Во-первых, товарищ Момыш-Улы, вот это… — он похлопал себя по лбу. — Скажу вам по секрету, — он шутливо оглянулся и, привстав, шепнул: — на войне тоже бывают дураки!
Потом, перестав улыбаться, продолжал:
— И нужна еще одна очень жестокая вещь… очень жестокая: дисциплина!
У меня вылетело:
— Но ведь вы…
И я прикусил язык.
— Говорите, говорите. Вы хотели сказать что-то обо мне?
Но я решался.
— Говорите! Что же, придется приказать?
— Я хотел сказать, товарищ генерал… Ведь вы же такой мягкий…
— Ничего подобного. Это вам кажется.
Мои слова его, видимо, задели. Он встал, взял полотенце, прошелся.
— Мягкий… Имейте в виду, товарищ Момыш-Улы, управляют не криком. Мягкий… Вовсе не мягкий!.. Ну, что ж принимать дивизион не хочется? А?
Я ничего не ответил, лишь посмотрел на генерала.
Он сказал.
— В академию бы вам надо… Ну, бог с вами! Обидится на меня полковник, но… выдержу как-нибудь отступательный бой… Будете командовать батальоном!
— Есть командовать батальоном, товарищ генерал!
Так случилось, что я, артиллерист, стал командиром батальона.
Еще несколько дней я пробыл в штабе. Присматриваясь, я старался распознать: как может управлять дивизией этот добрый, мягкий человек, лишенный, казалось бы, того, что именуется «напористостью»?
Однако он не всегда был мягок.
Однажды я видел, как, привыкнув, очевидно, к его постоянному: «Садитесь, пожалуйста, садитесь», штабной командир, войдя к Панфилову, сел без приглашения.
— Встаньте! — резко сказал Панфилов. — Выйдите отсюда. Немного подумайте за дверью, потом войдете снова.
Отдавая какие-либо приказания, Панфилов никогда не забывал проверить, выдержан ли срок исполнения. У него был излюбленный жест — поглаживать большим пальцем выпуклое стекло карманных часов. Иной раз казалось, он ласкает любимое маленькое существо. В случае опоздания он требовал объяснений. Однажды мне довелось быть свидетелем, как он отчитывал командира, не исполнившего его задания в срок:
— Вы недобросовестный, недисциплинированный работник. Я знаю вас всего несколько дней, но, к сожалению, вы уже показали себя как лентяй.
Его странные брови сошлись, и излом, казалось, стал круче. Он не кричал, а говорил чуть громче и чуть отчетливее, чем обычно. Тем тяжелее ложились слова.
В мою память врезался незначительный случай.
По поручению генерала я с красноармейцем принимал и перевозил в склад первый миномет, прибывший в адрес дивизии. Панфилов захотел посмотреть миномет.
Я крикнул из окна помогавшему мне красноармейцу:
— Тащи со склада миномет сюда! Скорее! Чтобы через пять минут был здесь!
Повернувшись, я увидел, что Панфилов, прищурившись, смотрит на меня. Это был тот же иронический взгляд, под которым я однажды покраснел.
— Через пять минут, товарищ Момыш-Улы, он не успеет, — сказал генерал.
Панфилов ничего к этому не добавил. Но меня поразило это простенькое замечание.
Сколько раз я, не думая, прикрикивал этак: «Через пять минут!» А Панфилов думал.
Табачный марш
