Пандора - [7]

Я потянулась к тебе, ожидая, что ты вот-вот отпрянешь, но вместо этого ты накрыл темной и теплой ладонью мои холодные белые пальцы.

«Вы воспринимаете меня как живое существо?» – спросила я.

«О да, определенно, – как сияющее и совершенно живое существо».

Мы заказали кофе – ведь этого ожидали от нас смертные, – и, получая от его тепла и аромата больше удовольствия, чем они могут себе представить, даже поболтали ложечками в чашках. Передо мной поставили красный десерт.

Десерт, конечно, по-прежнему стоит на столе. Я заказала его просто потому, что он красный – клубника в сиропе, с резким сладким запахом, который понравился бы пчелам.

Твои льстивые речи вызвали у меня улыбку. Но они мне понравились. Я их игриво передразнила. Я сбросила капюшон и тряхнула головой, чтобы мои густые, темные волосы замерцали на свету.

Конечно, смертные не обратят на них такого внимания, как на светлые волосы Мариуса или Лестата Но я люблю свои волосы, мне нравится, как они окутывают мои плечи, – и мне понравилось то, что я прочла в твоих глазах.

«Где-то глубоко во мне кроется женщина», – сказала я.

Писать все это здесь, в блокноте, оставшись в одиночестве, – значит придать чрезмерное значение вполне тривиальному моменту, и признание в этом кажется мне ужасным.

Дэвид, чем больше я пишу, тем больше меня увлекает концепция повествования, тем больше я убеждаюсь в важности согласованности и последовательности, которые возможны на бумаге, но не в жизни.

Но я ведь даже не предполагала, что вообще решусь прикоснуться к твоей ручке. Мы просто разговаривали.

«Пандора, тот, кто не способен видеть в вас женщину, попросту глупец», – сказал ты.

«Как разозлился бы Мариус, узнав, что мне приятно это слышать, – откликнулась я. – Нет. Он, скорее, использовал бы это как сильный аргумент в свою пользу. Я ушла от него, ушла, не сказав ни слова. Наша последняя встреча произошла задолго до того, как Лестат устроил свою эскападу и бегал в человеческом теле, задолго до того, как он повстречался с Мемнохом-дьяволом… Я бросила Мариуса, а теперь мне вдруг захотелось, чтобы он был рядом! Захотелось поговорить с ним так, как разговариваю с тобой».

Ты явно беспокоился за меня, и не без причины. Каким-то образом тебе, вероятно, было известно, что вот уже много-много унылых лет ничто не приводило меня в такое сильное возбуждение.

«Не будете ли вы так добры, Пандора, написать для меня историю своей жизни?»

Твоя просьба застала меня врасплох и удивила до глубины души.

«Вот в этих блокнотах, – настаивал ты. – Напишите о тех временах, когда вы были действительно живы, когда встретились с Мариусом; напишите все, что сочтете нужным, о Мариусе. Но больше всего меня интересует ваша история».

Я застыла от удивления.

«Зачем тебе это могло понадобиться?»

Ты не ответил.

«Дэвид, ты, разумеется, не вернулся в этот человеческий орден, в Таламаску? Им слишком много известно…»

Ты поднял руку.

«Нет, и никогда не вернусь. Если у меня и были какие-то сомнения на этот счет, их раз и навсегда развеяли архивы Маарет».

«Она позволила тебе увидеть свои архивы, книги, которые она хранит в течение всего этого времени?»

«Да, это, знаете ли, было удивительно… целый склад табличек, свитков, рукописей – книг и стихов, созданных культурами, о которых, насколько мне известно, мир ничего не знает. Книги, затерянные во времени. Конечно, она запретила мне открывать другим то, что я в них обнаружил, или подробно рассказывать о нашей встрече. Она сказала, что было бы слишком опрометчиво вмешиваться, и подтвердила ваши опасения, что я могу обратиться к Таламаске – к своим старым смертным друзьям-экстрасенсам. Я этого не сделал. И не сделаю. Но эту клятву сдержать очень легко».

«Отчего же?»

«Пандора, увидев эти старые письмена, я понял, что больше не человек. Я понял, что лежащая передо мной история человечества больше мне не принадлежит! Отныне я не имею к нему отношения. – Ты обвел глазами комнату. – Конечно, вы, должно быть, тысячу раз слышали эти слова от молодых вампиров. Но поймите, я безоговорочно верил в то, что философия и разум построят мост, по которому я смогу переходить из одного мира в другой. Так вот, никакого моста нет. Он исчез».

Твои молодые глаза засветились печалью, ее источала вся твоя молодая плоть.

«Значит, ты понимаешь, – эти слова вырвались у меня сами собой, против моей воли. Я неслышно и горько усмехнулась и повторила: – Понимаешь».

«Да, понимаю. Я осознал это, когда держал в руках документы, сохранившиеся с ваших времен, много документов эпохи Римской империи и рассыпающиеся на куски камни, принадлежность которых я и не надеюсь установить. Я понял. Они меня не интересуют, Пандора! Меня волнует, кто мы такие, кем мы стали сейчас».

«Замечательно! – воскликнула я. – Ты даже не представляешь, как я тобой восхищаюсь, какой чудесный у тебя характер!»

«Счастлив это слышать, – сказал ты, а потом, склонившись ко мне, пояснил: – Я не хочу сказать, что мы не приносим с собой свои человеческие души, свою историю, – конечно приносим.

Я помню, давным-давно Арман рассказывал мне, как он задал Лестату вопрос: «Как же мне понять человеческую расу?» «Прочти или посмотри все пьесы Шекспира, и ты узнаешь о человеческой расе все, что нужно знать», – ответил ему Лестат.