Пандемоний - [7]

В полночь Лью выключил телевизор и отправился спать. Мать и Амра легли несколько часов назад. Я подождал полчаса. То, что обитало в моей голове, вело себя тихо. Я медленно поднялся с кровати, опасаясь разбудить остальных.

Открыл дверь и довольно долго стоял, вглядываясь в ночную темноту. Потом, мелко ступая, прошел по коридору, прикасаясь к стене, миновал ванную комнату и добрался до угла в конце холла. Затем свернул в гостиную. Миновал диван, столики и скамеечки для ног, маневрируя благодаря лунному свету, красиво серебрившему края мебели. В кухне над плитой светился огонек вентилятора, оставленный в качестве ночника. Я открыл дверь подвала, спустился вниз по скрипучей лестнице и закрыл за собой дверь.

Затем вошел в подвал, чувствуя босыми ногами холод цементного пола.

Проследовал мимо комиксов и настольных игр, мимо коробки, в которой Амра нашла рогатку, и двинулся дальше по лабиринту, по узкой тропке между деревянными стереоколонками, обклеенными шпоном, и оранжевыми ящиками с виниловыми пластинками.

С черной трубы свисали два зеленых мешка из химчистки: форма отца. Позади них стоял старый верстак, придвинутый к дальней стене около водяного обогревателя и водоотливного насоса. К шлакоблочной стене привинчена шурупами доска. На ней на крючках висели всевозможные инструменты. На скамье верстака стояли тяжелый красный ящик с инструментами и стопки коробок, в которых хранились гвозди, болты, гайки и прочая металлическая мелочь. Красный молоток фирмы «Крафтсмен» словно положили на скамью пять минут назад.

Сейф стоял на полу под верстаком. Это был небольшой металлический ящик, куб со стороной двенадцать дюймов, покрашенный черной краской. Я присел на корточки и потянул за серебристую ручку дверцы. Как я и ожидал, сейф был заперт.

Я заглянул под столешницу верстака. В темноте было ничего не разобрать. Провел рукой по кромке, пока не нащупал насечки в древесине. Мои губы непроизвольно растянулись в улыбке. Можно было и не глядеть на высеченные буквы — мы с Лью много лет назад наизусть заучили комбинацию цифр. Отец не стал усложнять дело. 2-15-45. День рождения моей матери.

Я отодвинулся, чтобы свет падал на наборный диск. Сейф не открывался, и на мгновение меня посетила мысль о том, что мамочка могла изменить комбинацию. Новая попытка, и дверца распахнулась.

Внутри сейф казался еще меньше, чем снаружи. Полочка разделяла внутреннее пространство на две части. Наверху лежали застегнутая кожаная кобура и коробка с патронами. На дне — завернутый в промасленную тряпку пистолет. Я просунул под него руку, осторожно, как младенца, поднял и свободной рукой развернул. Это был черный блестящий кольт сорок пятого калибра, табельное оружие отца времен его службы в Корее. Я крепко сжал рукоятку и нацелился на белый цилиндр водонагревателя, ощущая в ладони приятную тяжесть оружия. До того как мы с Лью раскололи шифр сейфа, нам приходилось играть лишь пластмассовыми пистолетами. Тяжесть металла стала своего рода потрясением.

На другой стороне подвала со скрипом отворилась входная дверь. Я быстро завернул пистолет и положил на место.

— Дэл! — прозвучал голос матери.

— Я здесь. — Сейф я побоялся закрывать, потому что лязг захлопнувшейся дверцы наверняка выдал бы меня. Я неплотно прикрыл ее, оставив зазор примерно в дюйм. — Не беспокойся, когда буду уходить, я обязательно выключу свет.

Ступеньки жалобно заскрипели, когда она стала спускаться вниз. Я сделал первое, что пришло в голову: громко закашлялся и захлопнул дверцу. Когда мать появилась из-за угла, я шагнул ей навстречу. В руках у меня стопка виниловых пластинок.

— Надеюсь, что не разбудил тебя, — произнес я. — Знаешь, ты могла бы продать это через Интернет.

На матери были домашний халат и носки из толстой синей шерсти. Она посмотрела сначала на пластинки, затем на мое лицо.

— Ты так и не заснул.

Я пожал плечами.

— Мои циркадные ритмы совсем сбились. В последнее время я вообще мало сплю.

— Я слышала, как ты все это время расхаживал по дому, — произнесла мать и взяла у меня из рук один из альбомов. С раскрашенного фото обложки смотрел Бинг Кросби в рождественской шапочке-колпаке. — Ты мог бы раньше сказать мне.

— Знаю.

— Я бы приехала.

— Знаю.

Она обязательно приехала бы. Она уже дважды оттаскивала меня, образно говоря, от самого края и сделала бы это еще раз. Прилетела бы ко мне, убрала квартиру, пересчитала таблетки, вытирала бы ночью пот с моего лба.

Но я не мог сказать ей этого. Я звонил ей почти каждую неделю, но так никогда и не произнес: «Послушай, мам, я лишился машины, работы и разума. Кстати, я звоню тебе из психушки».

— Это не…

Я почти произнес вслух: это не просто шумы. Я почувствовал… головокружение. Как будто я раскачиваюсь на пятках на краю балконных перил. Нужно лишь податься на пару дюймов вперед и позволить себе полететь вниз.

У меня в голове творится что-то непонятное, мам, и оно пытается вырваться наружу.

— Дело не в том, что не хочу тебе ничего рассказывать, — заявил я.

Мать взяла с верстака молоток и повесила его на соответствующее место на доске на стене.

— Ты вернулся домой, — проговорила она и, проходя мимо меня, коснулась моей руки. — Не забудь положить все на место, когда закончишь.