Пандемия: Всемирная история смертельных вирусов - [34]
Таким образом, как ни обличали мастера слова пороки трущоб (Чарльз Диккенс называл их «омерзительными» и «кошмарными»), скученность, способная спровоцировать распространение эпидемии на весь город, продолжала усиливаться. К 1850 году на каждой квадратной миле нью-йоркских трущоб теснилось почти 200 000 человек. Это почти в шесть раз больше, чем в современном Манхэттене или центре Токио, и в тысячу с лишним раз больше, чем в любом другом месте человеческого обитания на тот момент{219}.
В 1849 году, после семнадцатилетнего перерыва, холера вернулась в Нью-Йорк и разбушевалась с удвоенной силой. Эпидемия, как и многие другие, началась с небольших, едва заметных вспышек на окраинах. Зимой 1849 года в порту пришвартовался прибывший из Гавра пакетбот «Нью-Йорк». Семь его пассажиров скончались от холеры еще в пути. Остальные три сотни городской санитарный инспектор загнал на таможенный склад, превратив его в импровизированную карантинную больницу. За последующие недели на складе-больнице заболело шестьдесят человек и умерло более тридцати. Еще сто пятьдесят тайно бежали из холерных бараков и на лодках добрались до центральных районов.
В январе 1849 года холера вспыхнула в меблированных комнатах для иммигрантов – возможно, как следствие побега инфицированных. Затем на несколько зимних месяцев воцарилось затишье. А потом, в мае, холера добралась до Файф-Пойнтс. В комнатах без водопровода, где готовили, ели и спали вповалку несколько семей, вибриону не составляло труда распространяться от человека к человеку. Холерные испражнения оставались на руках, рассыпались брызгами по общим постелям и одежде, которую жители продавали старьевщикам и стирали на городских колонках. Эпидемия набирала силу, словно ураган, зреющий над теплым океаном.
Едва вибрион просочился в грунтовые воды, холера охватила весь город. (Хотя в 1842 году в Нью-Йорке провели водопровод от незараженных источников за городской чертой, две трети жителей по-прежнему пользовались мелкими уличными колодцами.){220} Департамент здравоохранения, закрыв четыре государственные школы, забрал помещения под временные больницы, выкинув учащихся на улицу в разгул холеры. Трупы могли лежать часами, а иногда днями, дожидаясь, когда их увезут на бедняцкое кладбище на острове Рэндалла, где хоронили точно так же, как и в Париже в 1832 году, – в несколько слоев в широких мелких траншеях.
К лету президент Закари Тейлор не видел другого способа справиться с бушующей эпидемией, кроме как объявить день «общенародной молитвы, поста и смирения». На этот раз холера унесет в общей сложности более 5000 жизней{221}.
По всей справедливости, начавшийся в XIX веке урбанистический эксперимент должен был провалиться. К середине столетия, пишет историк Майкл Хейнс, большие американские города «превратились в склепы» – на первое место среди демографических характеристик вышла высокая смертность. Смертность превышала рождаемость. Несмотря на улучшение питания и оплаты труда, в городах дети до пяти лет умирали почти в два раза чаще, чем в сельской местности. В 1830 году десятилетний ребенок из небольшого новоанглийского селения имел все шансы справить когда-нибудь пятидесятилетний юбилей, тогда как в Нью-Йорке он скончался бы, не дожив до 36. График плотности населения и ранней детской смертности в промежуток с 1851 по 1860 год в Англии и Уэльсе представлял собой устремленную вверх прямую{222}.
Последствия урбанизации сказывались и на уцелевших. Слабое здоровье приводило к низкорослости: средний рост кадетов Вест-Пойнта, рожденных с 1820 по 1860 год – в период активной урбанизации, – снизился на сантиметр. Наименьшим ростом отличались прибывающие из самых густонаселенных городов. Аналогичный спад наблюдался в Манчестере, Глазго, Ливерпуле, Лондоне и в других городах с соответствующей плотностью населения{223}.
Промышленные города, как больной, подключенный к системе жизнеобеспечения, выживали за счет «новой крови» – иммигрантов, которые восполняли потери, вызванные высокой смертностью. Не иссякший после эпидемии холеры 1849 года поток иммигрантов приносил в Нью-Йорк около 23 000 человек ежемесячно. Этого с лихвой хватало, чтобы уравновесить бесконечную похоронную процессию{224}.
Тем временем пагубное воздействие города постепенно снижалось благодаря новым жилищным нормам. Вспышка фотоаппарата воинствующего журналиста-разоблачителя Якоба Рииса продемонстрировала ужаснувшейся публике самые темные стороны доходного жилья. Его книга 1889 года «Как живут остальные» послужила толчком к движению за реформу доходных домов в Нью-Йорке. Один из первых ее законов – Положение о доходных домах 1901 года – требовал наличия в городских зданиях внешних окон, вентиляции, санузлов и противопожарной защиты.
Файф-Пойнтс, являвший собой квинтэссенцию перенаселенности, эпоху жилищных реформ не пережил. Большую часть района просто снесли. Одна часть вошла в нынешний Китайский квартал, другая – на месте бывшего Коллект-Понда – превратилась в небольшой асфальтированный парк, обнесенный сетчатой оградой и стиснутый со всех сторон внушительными правительственными зданиями – Верховного Суда, ратуши, клиник Департамента здравоохранения города Нью-Йорк и прочими. С виду и не скажешь, что когда-то здесь был неспокойный район.
