Памяти Пушкина - [7]

Опыты реального романа, представленного Нарежным и, без всякого сомнения, впервые возведенного на высоту художественного создания Пушкиным, заключались не в исторических и не в сентиментальных повестях, а в т. н. нравоучительных романах и в романах с приключениями. Здесь, быть может, первое зерно, из которого развился «Евгений Онегин», «Граф Нулин», «Повести Белкина» и др. В 1799–1800 годах баснописец Измайлов издал роман «Евгений, или Пагубные последствия дурного воспитания» (2 части). Это имя, только в женской форме, тотчас же повторилось в повести Остолопова «Евгения, или Нынешнее воспитание» 1803 года, «Евгения, или Письма к другу» 1818 года. Опять черта, не лишенная значения для истории происхождения «Евгения Онегина». У «Евгения» Измайлова, погибшего от недостатков воспитания, так же, как у Евгения Онегина, были распущенные французские гувернеры; оба героя проводят рассеянную жизнь в Петербурге, «убивают время». Небольшие подробности общего характера исчерпываются именами и положениями, к которым следует отнести и возвращение героя Измайлова в больной матери, Татьяне, по смерти которой Евгений получает наследство, проматывает его, лишается невесты и умирает молодым. Зимняя поездка Евгения в столицу и ее описание до некоторой степени соответствуют описаниям Пушкина. Конечно, все это только намеки на художественное развитие романа у Пушкина.

При преобладающем количестве переводных романов и повестей над немногими русскими повестями во второй половине XVIII века и в первой четверти XIX века любопытны всякие проявления реализма в русской повести. Поэтому здесь можно упомянуть и о следующих произведениях в этом роде: «Похождения Ивана Гостинного сына» (1785) Новикова, в которых находятся изображения святочных вечеров и история Фрола Скобрева – известная повесть XVII века. Но особенно замечательны романы и повести Нарежного. Его большой роман «Российский Жильблаз, или История жизни князя Гаврилы Симоновича Чистякова, его сына Никандра и семейная история помещика Простакова», вышедший в 1814 году, только в 3 частях вместо шести, несмотря на подражание Лессажу, представляет множество очерков семейной и общественной жизни начала настоящего столетия (XIX века. – Примеч. ред.) и конца прошлого. Мы не находим у Пушкина каких-либо отзывов о повестях Нарежного; но это еще не свидетельствует о его незнакомстве с такими выдающимися произведениями своего времени, как «Бурсак» или «Два Ивана» Нарежного. Гоголь, так же как и Пушкин, нигде не упоминает о Нарежном, имевшем для Гоголя значение несомненное. Итак, в области повести и романа Пушкин имел уже предшественников.

Нам остается сказать о ложноклассической драме. Пушкин наследовал от нее только трагедии, драматические сцены, присоединяя комические сцены по образцу Шекспира, но не отдаваясь комедии исключительно. Какая противоположность с Фонвизиным и плеядой малоизвестных и неизвестных комических и сатирических писателей XVIII века, которые впервые возвели разговорную народную речь в обиход литературы! Черты этой народной речи у комических писателей XVIII века отличаются такой же пестротой и разнообразием, как во всяких неустановившихся новых формах. Тут мы находим и более или менее удачные опыты выбора и переделки народных песен, сказок, пословиц в их живописных выражениях, и обыденную речь, случайно подхваченную в народных говорах, со своеобразным выговором звуков. Кроме этой внешней форме речи комедии и комические оперы внесли в русскую литературу богатое содержание народной жизни, например святочных обрядов, свадебных с их драматическим развитием и др. Все это вместе с баснями, сказками давало почву для русских баллад, поэм, повестей и новой драмы в стиле Шекспира, с каковой и выступил так необычно Пушкин.

Нам нет необходимости распространяться о трагедии XVIII века и ее продолжении в начала XIX века с некоторыми изменениями. Начиная от Сумарокова до Озерова и Крюковского русская трагедия сохраняла одну и ту же ложноклассическую форму с ее напыщенными торжественными положениями, речами, с ее кровавыми, преувеличенными действиями, или, вернее, выражениями страстей.

Переходя теперь к выдающимся писателям начала XIX века, ближайшим предшественникам Пушкина, – к Карамзину, Батюшкову, Жуковскому, – мы сделаем заключение о русской поэзии XVIII века. Ей недоставало законченности, устойчивости языка, формы и содержания. Господство ломоносовского предания с его славянизмами, растянутостью речи не подрывалось предшественниками Карамзина конца XVIII века и начала XIX. Карамзин в конце прошлого века впервые дал иные образцы для новой литературной речи, выработанной просто и естественно только Пушкиным. Ложноклассические формы литературы вымирали уже в конце прошлого века: похвальные торжественные слова, оды, поэмы уступали место балладам, путешествиям, повестям, романам. Внешние формы построения и изложения – искусственные и натянутые, всего более подражательные – сменились естественными и более простыми формами. Содержание литературы в такой же мере упростилось и сблизилось с жизнью. Литература XVIII века по содержанию отличалась односторонностью, которая зависела и от отношений писателя к публике – исключительно высших классов, и от его кругозора. Карамзин стал вводить русскую публику в интересы европейской жизни, Жуковский – в интересы новой европейской поэзии; но оба писателя понимали значение народных начал и самобытности творчества, что и соединил в величайшей степени Пушкин. Оценивая русскую литературу XVIII века, не надо забывать ее исторического значения, что сознавал и Пушкин. К приведенным уже отзывам нашего поэта о литературе XVIII века присоединим еще его заметки о Фонвизине, Простаковых которого – «чету седую, с детьми всех возрастов, считая от тридцати до двух годов» (III, 333) – Пушкин вывел в V главу «Евгения Онегина» среди деревенских гостей Лариных: «Недоросль – единственный памятник народной сатиры» (V, 124); «со времен Фонвизина мы не смеялись» (V, 292); «Не забудь Фон-Визина писать Фонвизин, – пишет брату поэт в 1824 г. – Что он за нехристь? Он русский, из перерусских русский» (VII, 87). В «Евгении Онегине» Пушкин закрепил значение Фонвизина в следующих стихах I главы: