Памяти Лизы Х - [61]

Нет, она уже не хотела большой семьи, сложных отношений, слез, интриг, споров. Ей было спокойно со стариками. Ее жизнь оказалась обращена в прошлое.

Когда произошел этот перелом от нее, пионерки, живущей для светлого будущего, к этой женщине — на людях уверенной, строгой, властной, успешной, на которую надеятся как на бога, а в одиночестве — старой мыши с отрезанным хвостом.

У нее старики, Ходжаев, уже прозрачный тихий, с дрожащими руками, и Фира, еще уверенно шаркающая на кухню, стуча палкой, ловким ударом прибивающая мух. Они ее дети старые, ждущие заботы.

Ее несовершившиеся мужья, растворенные в земле, унесенные ручьями, обнимающие корни деревьев — они ждали ее бессонными ночами. Иногда она пыталась соединить их характеры в один, идеальный на всю жизнь, рыцарь, бережно подходящий девочке, и бесшабашный проказник, необходимый строгой замкнутой женщине.

Сейчас? Сейчас оба были бы седыми. И она бы ухаживала за ними, как за Фирой и Ходжаевым.

В кабинет просунулась вечерняя медсестра: Лизавета Темуровна, там вас женщина дожидается, жена Петрова.

— Какого Петрова?

— Иногороднего с позвоночником, которого вы вчера с утра резали.

— Пусть зайдет.

Лиза устала, сейчас начнутся опять слезы, истории жизни, невнятные, без связи с болезнью, подарки, надежды. Она не любила встречаться с родственниками больных. Стеснялась благодарностей, сердилась на себя, на свою беспомощность в безнадежных случаях. В удачных тревожилась, как выходят потом, в тяжелой несытой жизни.

Еще с войны приучила себя не смотреть на имена, не запоминать их, просто тело, которое надо починить. Иначе не будет сил, захлестнет жалость, слезами отнимет точность рук. Говорила себе: это только из-за войны, потом очеловечусь назад, вернусь к индивидуальной гуманности, как называли этику в университете. Не очень-то вернулась.

В кабинет просунулась пожилая женщина. Загорелое под местным солнцем лицо, одета бедно, в старое, поношеное ситцевое платье, шерстяная кофта, в руках тазик, накрытый полотенцем, узбекские калоши на ногах. Остановилась посередине, уставилась на Лизу.

— Здравствуйте, садитесь. Что хотели спросить?

— Ой, неужто Лизанька? Вот только и голос узнала, узнала голос, — заверещала она, — а так не узнать тебе, и мене уже не помнишь. Не помнишь?

Лиза застыла в недоумении. Кто это? Еще один ненужный призрак из прошлого.

— Я Пелагея, домработница ваша, помнишь, мы ехали в Ташкент, на поезде ехали, а ты меня отпустила потом?

— Да, Пелагея! — Лиза встала из-за стола. Пелагея засуетилась: в одной руке тазик, другой обниматься, расплакалась.

Лиза молча гладила ее по спине. Выдавить слезу не удавалось уже много лет. Выплакала свое.

— Садись, — потянула Пелагею к дивану, — рассказывай!

— Лизанька, фамилия у тебе такая местная теперь, за узбека взамужем? А я думала, какая узбечка мово мужа режет?

— Пелагея, ты за него не волнуйся, он поправится, но тяжелое не поднимать. Корсет ему сделают, будет и ходить, и сидеть, все будет хорошо.

— Вот спасибоньки тебе, моя девочка! Найдет себе сидячу работку, справимси. А то совсем стоять не мог, ходил-горбатилси с костылями.

— Пелагея, расскажи, как сложилось, не удалось писать тебе, извини.

— Ой, Лизанька, как счастливо сложилось! Как молилась, так и случилось! Такой он муж мене попалси, такой хороший, не пьющай, все в дом. Добрый, понимал меня, жалел всегда. Мы сыночка родили аккурат перед войной. И сыночек хороший, не пьет, в техникуме учитси. Мы так в Каршах и живем. Сначала в вагончике, а теперь дом, хозяйство, курочек держим. Вот я тебе пирожков напекла много, на всех, и сестричек и нянечек, и на врачей. Тут люди хорошие…

Пелагея причитала, говорила быстро, боялась, наверно, что строгая Лиза прервет ее.

Нахлынули воспоминания, мелькали в Лизиной голове, как в немом кино: Пелагея чистит ковры снегом во дворе ее дома в Москве, бегает за кипятком на станциях, горячая картошка с солью на газетке, случайный попутчик, шепчется с ним ночами, теперь он ее муж. Мелькали ясно, но молча, холодно, без нее самой.

Еще одни воспоминания, как уже много их скопилось за жизнь. Утомительные, похожие, Лиза успешно отгоняла их усталостью, работой. Вот и сейчас она предательски не рада Пелагее.

Та продолжала: на канале нас не трогали, мы с комсомольцами заодно считалися, потом зэков навезли и кухню разделили. Я на гражданских кашеварила, а у них свои были. Не стерпел муж мой глядеть на них, он жалостный, а они голодные, и передать ничего нельзя. Даже остатки. И бьют их, когда мово мужа поставили начсмены к ним, он отказалси. Уговаривала, бережи семью, все работают, и ты. Не вертухаем чай назначили. Но нет, отказалси и все. Страшно было, бежать собралися. Он в Карши просилси на станцию, там знакомый был, взял нас. На вокзале и осели, он там обходчиком был, и я при буфете. Хорошо при буфете, все крошечки подберешь себе, я ж родила тогда. Санек мой хлипкий был, на хлебной соске рос. На войну мужа не взяли, броня была, и он уже спиной маялси. Да что я все балаболю, ты про себе расскажи. Детки у тебе есть?

Лиза не знала с чего начать. Нет, ни мужа, ни детей. И родители в могилах. Вот приемный отец еще дышит, слава богу.