Память сердца - [12]

Стрелки стенных часов показывают четверть первого. Медики терапевтического отделения во главе с Софьей Дмитриевной Чудовской собрались в конференц-зале. Рядом с главным врачом сидит его заместитель по лечебной части Наум Ильич Усыскин. Он — одна из главных примет поликлиники, ее душа. Непонятно, откуда этот невысокий, сутулый человек черпает силы, чтобы с восьми утра до позднего вечера быть всегда там, где прорыв, где срочно нужна помощь.

Не вышел на работу дежурный врач — больных принимает доктор Усыскин. На срочный вызов некого послать — рядом с водителем в тесной кабине старой «эмки» маячит его белая шапочка. И никто никогда не видел, чтобы он сердился, неуважительно разговаривал с санитаркой или медсестрой, повысил голос на ординатора.

Когда у молодого доктора Люды Вяткиной на участке случилось ЧП и больной с крупозной пневмонией не был вовремя госпитализирован, первым оказался рядом Усыскин.

Плечи Люды вздрагивали от сдерживаемых рыданий. По щекам струились слезы. Старый врач неторопливо вынул из кармана халата клетчатый носовой платок.

— Ну, ну, успокойтесь, коллега, — вложил он платок в ее руку и поправил на Люде сбившуюся на бок шапочку. — Пойдите, дружок, в свой кабинет. Умойтесь холодной водой, чтобы ваши пациенты ничего не заметили, и начинайте прием. Запомните: больные доверяют только тем врачам, которые вселяют в них уверенность в скором выздоровлении. Иначе будете бессильны помочь им. — Он грустно улыбнулся и продолжал: — Медицина — призвание мужественных. Равнодушным и хлипким возле человеческого горя делать нечего. — И убедившись, что Людины заплаканные глаза проясняются, добавил: — Дома засядьте за терапию. Прочтите еще разок ранние симптомы крупозной пневмонии. А сульфидин для вашего больного я как-нибудь раздобуду.

…Поздним вечером, когда московские улицы погружены в беспросветную тьму, доктор едет на тряской «Аннушке» на другой конец Москвы. Прикрыв глаза, вспоминает тех, кому хоть немного скрасил этот трудный военный день. Размышляет о своих молодых коллегах. Иногда, правда, все реже и реже, его посещает музыка. Вот и сейчас, словно на помощь, к нему приходит Первый концерт Чайковского. Лицо Наума Ильича молодеет. Расправляются морщины между бровями, разглаживается лоб. Он вслушивается в звуки, волшебные звуки концерта, который помнит наизусть.

Чья-то сильная рука опускается на его плечо.

— Гражданин, проснитесь, конечная остановка, — звучит скрипучий голос. Из теплого платка на него недружелюбно смотрит кондукторша. — Лишнего хлебнули? И где только умудряются доставать? Выходите!

Старый доктор поднимает голову, видит широкую спину кондукторши в сером ватнике, край большой кожаной сумки.

— Извините, пожалуйста, — тихо говорит он и выходит. Сквозь ветер и дождь идет домой, подняв воротник старого пальто.

Через несколько коротких часов начнется его новый трудовой день. И снова надо будет кого-то спасать от пневмонии, кого-то госпитализировать. Кому-то помогать советом, утешением.

Сколько же доброты нужно для того, чтобы за долгие годы не очерстветь душой, постоянно находясь рядом с чужой бедой, чтобы снова и снова воспринимать чужое горе, как свое, и в любое время дня и ночи приходить людям на помощь…

На собрании терапевтического отделения поликлиники первой предоставляется слово политруку нашей бригады Екатерине Сахаровой.

Катя пришла в поликлинику прямо с ночной смены. В ее ушах все еще стрекот швейных машин, а перед глазами — зеленая лента ватников, гимнастерок, стеганок.

Немного смущаясь, то и дело приглаживая рукой пышные волосы, Катя рассказывает об успешном наступлении наших войск в районе Сталинграда.

После политинформации настроение у всех приподнятое. Главный врач предоставляет слово члену нашей бригады Анне Николаевне Ярцевой, ответственной за ремонт квартир фронтовиков.

От худобы и забот лицо Ярцевой иссечено мелкими морщинками, хотя ей нет и сорока. С семи утра Анна Николаевна уже обошла дворы, заглянула в квартиры, где шел ремонт. Проверила, как пригнаны рамы, почищены ли дымоходы. Ничто не ускользнуло от ее взгляда: ни разбавленная чем-то олифа, ни ржавые гвозди.

Медлительный, рыхлый управдом Александр Степанович едва поспевал за ней.

— А эти пятна откуда взялись? — белесые брови Ярцевой сошлись на переносице, что не предвещало ничего хорошего.

— Крыша в порядке. А пятна от сырости. С начала войны квартира Сазоновых не топлена.

«Цепляется, как репей», — мысленно сердился Александр Степанович, продолжая давать объяснения. Ему очень хотелось послать Ярцеву ко всем чертям, но он сдерживал себя, деликатно покашливая в кулак, иногда громоподобно чихая. «Только бы акт подписала о приеме ремонта», — думал он. Но Анна Николаевна подписывать акт не торопилась.

— Это как же так? Пол настелен заново, а доски? Так и ходят, так и ходят… — Притопывая, Ярцева проделала несколько па, оставляя на свежевыструганных досках темные следы.

Александр Степанович рассвирепел. Его усы затопорщились, как у сердитого кота.

— Что здесь, Колонный зал Дома союзов?! Может, и паркет еще прикажете настелить?

— Когда-нибудь и паркет настелим, — наступала Ярцева. — Вернется с фронта Сазонов, а чем его встретим? Так что не взыщите, Александр Степанович. Будет хороший пол — акт подпишу. Не будет — встретимся в райисполкоме.