Память Крови - [77]

— Вот именно, не пацан. Он всех наших оперов, как братьев родных знает, в лицо и по походке. Только почует что, сразу упадет на дно и жди потом, когда снова проявится.

— А система какая-то есть у него? Ну, может кооператоров любит, или антиквариат собирает?

— Какой у нас в Магадане антиквариат, кроме дальстроевских кадров?

— Я к примеру говорю. Какая-то избирательность должна быть.

— У него одна избирательность: бомбит всех подряд, без зазрения совести. Даже своих. Толька Лысый недавно орал: «Если узнаю, что это Фомы работа, порву на куски!»

— Чего это он так? — заинтересовался Евгений Калачев, старший опер областного розыска, крепкий, коренастый мужик, непременный участник всех мероприятий, связанных с засадами, задержаниями и прочими рискованными упражнениями.

— Так Лысый при Женьке Каблучковой по пьянке хлестанул языком что, я, мол, умный стал, у себя ничего не храню, все у Соньки. А Женька — наводчица известная. Через пару дней Фома с ней вместе к Софье заглянул. Лясы поточили, чайку попили. Недели не прошло, как хату вычистили под метлу. И вскрывали и брали грамотно, будто заранее расписано было, где что лежит. Правда, и другие людишки на адрес заходили, но Толян на него грешит.

— Ну, Женька, артистка! Как до людей не дойдет, что где она ни появится, обязательно — ворье следом.

— Обижаешь девушку, начальник. Она у нас предпринимательница. С приличными людьми дружбу водит. Сама, как елка, камешками обвешалась. Как же можно-с, такая яркая женщина и с ворьем? — Пресса явно устал молчать и с удовольствием развивал начатую Калачевым тему, — да к тому же она сама с преступностью борется, денег на это не жалеет.

Сыщики рассмеялись. Все поняли намек на недавнюю историю, когда Женька решила заказать убийство обидевшего ее блатняка. В итоге — осталась без денег и рассмешила весь город, потому что «киллер» и его «клиент» действительно чуть не расстались с жизнью, в ударные сроки пропив на пару сумасшедший женькин «гонорар». История эта не нашла отражения ни в одном из официальных документов, поскольку ОРБ не стало реализовывать полученные материалы. По реальным-то «мокрухам» дела порой проходили еле-еле, потрескивая под мощным напором хорошо оплачиваемых адвокатов и наивных, умело используемых уголовниками доморощенных «правозащитников». А здесь — то ли покушение на убийство, то ли анекдот.

Общее веселье и шуточки в адрес незадачливой «киллерши» окончательно разрядили обстановку.

Вольный треп помог не только еще раз коллективно «прогнать» всю известную операм информацию, но и скоротать время, поскольку самого Мастерового еще не было. Его гостей встретил Жолобов, а Сергей Иванович задерживался у руководства.

Но, наконец, появился и хозяин кабинета: невысокий, сухощавый, черноволосый человек с резкими чертами лица и жестким, скрипучим голосом. Характер у него был под стать голосу. Чуждый всякой демократии и дипломатии, он порой доводил подчиненных до белого каления, устраивая жесточайшие выволочки за допущенные проколы. Но сыщики — не институтки и в нежном отношении не нуждаются. Мастеровой был высококлассным профессионалом, начинавшим на земле, отпахавшим в сыске чуть не два десятка лет и работавшим, как и положено сыскарю — на износ. Этого было вполне достаточно, чтобы заслужить доверие и уважение оперов, не признающих дутых авторитетов и игнорирующих любые начальственные амбиции.

С его появлением тональность разговора резко изменилась. Не то, чтобы все начали щелкать каблуками и подскакивать при каждом вопросе начальника. Такие вещи практиковались только на сугубо официальных совещаниях при руководстве УВД, или когда надо было «навпечатлять» присутствующих из числа посторонних и непосвященных. Просто, все стали говорить более конкретно, четко и сжато пересказав то, что уже обсуждалось.

— По моим материалам картина та же: бомбит всех подряд, и основная наводчица — Каблучкова, — Сергей Иванович, как большинство сыщиков, независимо от рангов, в своем кругу частенько использовал профессиональный жаргон, в основном заимствованный у клиентуры уголовного розыска.

Дело было не в желании порисоваться, и уж тем более — не в панибратстве с подчиненными. Просто-напросто, жаргон зачастую был более краток и точен в определении многих сугубо профессиональных явлений. Попробуйте, переведите одним литературным словом содержание таких терминов, как «беспредел», «разборка» или «наводка». Жаргон ведь тоже не дураками создавался. И в остроумии, пусть даже специфическом, блатным никак не откажешь.

— Светлана, новая подруга его, тоже, наверное, помогает. У нее, правда, знакомые не такие деловые и навороченные, как у Женьки, но Фома и мелочевкой не брезгует.

— Ну, что же, от этого и будем танцевать. Делаем так…

Сыщики слушали, на лету схватывая мысли старшего товарища и время от времени вставляя краткие реплики и уточнения.

Собственно, инициатором и руководителем разработки в отношении Фомы был именно Мастеровой. Несколько месяцев кропотливой работы, не свободной, как и всякое живое дело, от ошибок и неудач, принесли свои плоды. Информации о подвигах дерзкого вора было накоплено предостаточно. Теперь на повестке дня стоял главный вопрос: как красиво его «хлопнуть». Любой промах мог свести огромный труд многих людей к пустышке, холостому выстрелу. Фома был действительно не тот человек, который заговорит без веских доказательств его преступлений.