Память, что зовется империей - [25]

Она знала тейкскалаанское слово «взрыв» – основа военной поэзии, обычно приукрашенное эпитетами типа «потрясающий» или «огнецветный», – но теперь, экстраполируя из криков, узнала и слово «бомба». Короткое. Можно кричать очень громко. Это она поняла, потому что именно его кричали люди, когда не кричали «помогите».

Три Саргасс нигде не было видно.

На лицо что-то капало – мокрое, как разлитая вода, но с другой стороны. Капало, собралось и пролилось из впадинки виска по щеке и глазу, и было красным, было кровью. Махит повернула голову, выгнула шею. Кровь свернула вниз, в рот, и она сжала губы.

Кровь текла от Пятнадцать Двигателя, упавшего обратно в кресло: его рубашку – его торс – разорвало, горло испещрило шрапнелью. Лицо – девственно-чистое, глаза – открытые, остекленевшие. Должно быть, бомба находилась близко. Справа от него, видела она по углу попадания осколков.

«Искандр, прости», – подумала она. Может, ей и не нравился Пятнадцать Двигатель – а всего мгновение назад он начал не нравиться очень остро и сильно, – это все же человек Искандра. И она была в достаточной степени Искандром, чтобы ощутить чужую скорбь. Упущенную возможность. Утрату того, что не смогла защитить.

Перед носом появились колени в прокопченных кремовых штанах, а затем Три Саргасс уже стирала руками кровь с ее лица.

– Мне правда хотелось бы, чтобы ты осталась жива, – сказала Три Саргасс. Махит с трудом слышала из-за криков, и даже крики заглушались растущим электрическим гулом, словно ионизировался сам воздух.

– Тебе повезло, – сказала Махит. Голос подчинялся. Челюсти слушались. Теперь в рот попала кровь, несмотря на все старания Три Саргасс.

– Отлично, – сказала Три Саргасс. – Прекрасно! Сообщать о твоей смерти императору было бы очень стыдно и наверняка прикончило бы мою карьеру, а еще, кажется, я бы и сама расстроилась… ты же не умрешь, если я уберу этот кусок стены, я ведь не икспланатль, я ничего не понимаю в неритуальном кровопускании, только что нельзя выдергивать стрелы из вен, да и то видела в очень плохой театральной адаптации «Тайной истории императоров»…

– Три Саргасс, у тебя истерика.

– Да, – сказала Три Саргасс, – знаю, – и отпихнула то, что прижимало Махит к земле. Облегчение стало новой болью. Гул забирался все выше, воздух между Три Саргассю и ею самой начал заплывать бледным и ужасающим голубым цветом, словно на глазах смеркалось. Мраморный пол ресторана покрылся рисунком тревожных микросхем – все синие, все сияющие, окрашивали воздух светом. Махит вспомнились утечки из ядерного реактора – как они сверкали синим, прожаривая плоть; вспомнилось то, что она читала о молниях с небес. Если воздух правда ионизирован, им уже конец. Она с трудом поднялась на локти, дернулась к руке Три Саргасс, схватилась, смогла сесть.

– Что случилось с воздухом?

– Взорвалась бомба, – сказала Три Саргасс. – Ресторан горит – что, по-твоему, еще могло случиться с воздухом?

– Он синий!

– Это Город замечает…

Часть крыши ресторана содрогнулась и рухнула, оглушительно громко. Три Саргасс и Махит одновременно пригнулись, прижались друг к другу.

– Отсюда нужно выбираться, – сказала Махит. – Вдруг это не единственная бомба, – слово легко срывалось с губ. Интересно, произносил ли его Искандр.

Три Саргасс подтянула ее на ноги.

– С тобой это уже происходило?

– Нет! – ответила Махит. – Никогда.

На Лселе бомба в последний раз взрывалась еще до ее рождения. Взрывом террористы – они себя звали революционерами, но были просто террористами – впустили на станцию вакуум. Впоследствии их изгнали в космос и отключили все их линии имаго: вместе с самым старшим было утеряно инженерное знание тринадцати поколений. Станция не сохраняла тех, кто готов раскрыть невинных космосу. Если этим затронута вся имаго-линия, ее уже не стоит оставлять.

На планете все иначе. Синим воздухом можно было дышать, хоть он и провонял дымом. Три Саргасс поддерживала ее за локоть, пока они выходили на плазу Центр-Девять, где небо было все того же невозможного цвета, словно ничего не случилось. По площади к безопасности других зданий или к темному убежищу метро струился поток тейкскалаанцев.

– Может быть, – спросила Три Саргасс, – бомбу принес Пятнадцать Двигатель? Ты не видела…

– Он погиб, – перебила Махит. – Ты хочешь сказать, он был каким-то… пожертвовал собой?

– Неудачно, если так. Ты ведь жива. Как и я. И ничто в досье Пятнадцать Двигателя – даже в связи с Одилией – не предполагает, что он сотрудничает с террористами, смертниками или теми активистами, которым явно мало одних плакатов…

– Какой смысл убивать нас? Он хотел со мной поговорить – ну, с Искандром, – и это ты его приглашала на завтрак.

– Я просто пытаюсь разобраться, насколько превратно я поняла ситуацию, – ответила Три Саргасс, – и оценить, насколько для тебя велика опасность, – или тебе просто ужасно не повезло, – или кто-то начинает очередную серию взрывов…

– Очередную? – переспросила Махит, но вместо ответа Три Саргасс остановилась. Застыла, ее рука на локте удержала Махит.

Перед ними раскладывался центр площади. То, что ранее Махит принимала за плитку и инкрустацию из металла, оказалось какой-то арматурой, которая поднималась из земли и загоняла толпу в стены из золота и стекла, потрескивающие все от того же синего света. Когда стены надвинулись, прижимая Махит и Три Саргасс к небольшой кучке черных от дыма и шокированных тейкскалаанцев, стало видно бегущие по прозрачной ограде слова. Написанные теми же графическими глифами, что и уличные знаки, и карты метро. Катрены – снова и снова повторяющиеся четыре строки. «Спокойствие и терпение дают безопасность, – прочитала Махит, – Жемчужина Мира сохраняет сама себя».