Памфлеты, фельетоны, рассказы - [15]

Миссис Джонсон была убеждена, что видит кошмарный сон. Она воздела обе руки кверху и напоследок согласилась с условиями. С мрачным лицом она поднялась и устало проговорила:

. — Делайте что хотите, но похороны не должны стоить слишком дорого. Мои доходы невелики, а имущества у меня очень мало.

— Милый друг, вы опять о деньгах, — с отеческим упреком заметил подрядчик. — Вблизи смерти следует забывать всякую мирскую суету. Когда вы однажды повстречаетесь с мужем на небесах…

— Не желаю я встречаться с ним никогда, — закричала женщина и, горько рыдая, вышла из коридора.

На следующий день в газетах было огромное объявление, приглашавшее всех родных, друзей, знакомых и соседей Нормана Джонсона в бюро фирмы «Вильям Койн и сыновья» для прощания с покойным, где у него были свои приемные часы два дня подряд с восьми до двадцати часов… Под звуки органа в приемную первыми вошли вдова Нормана Джонсона и те четыре картежника, что присутствовали при его смерти.

— Черт подери, до чего же здорово ему заштопали лоб, — заметил Револьвер Том.

Могила стоила безусловно дорого, потому что была расположена на южном склоне, откуда открывался замечательный вид на близлежащее шоссе. Мистер Койн при вручении вдове счета придерживался мнения: за пейзаж всегда стоит заплатить, и окончательная сумма выразилась в 2200 долларов.

Мистер Койн был отзывчивым человеком, и, когда миссис Джонсон оказалась не в состоянии уплатить ему наличными, похоронный подрядчик предоставил ей полугодовую шестипроцентную рассрочку. Вдова пожаловалась на спекуляцию смертью, но-мистер Койн со знанием дела поучал ее, что американцы ежегодно расходуют на похороны больше денег, чем на лечение в больницах, и что в стране высокого уровня жизни похоронные издержки всегда составляют наибольшую расходную статью семьи.

Миссис Джонсон пришлось расстаться с большей частью своего имущества, так как она родила всех своих детей в кредит, а за двоих последних все еще платила ежемесячно по двадцать долларов в больницу. В кредит она починила и свои зубы, оперировала аппендикс и задолжала, таким образом, еще дантисту и хирургу, а тут — похоронный счет!

Миссис Джонсон была героиней. С пяти утра она разносила газеты, а затем шла убирать уборные автобусной станции. Ей приходилось содержать своих детей в детском доме и платить за умершего мужа. Если она порой и жаловалась своим знакомым на тяготы жизни и дороговизну смерти, то последние раздраженно отвечали:

— Милейшая миссис Джонсон! Как это у вас поворачивается язык? Говорить это — не по-американски. Неужели вам невдомек, что вы живете в стране, где самый высокий в мире уровень жизни?

— Люблю эту страну, — с грустью отвечала миссис Джонсон. — Грустно только, что здесь же приходится рождаться, болеть и умирать.

Реалистический театр

Как-то я возвращался самолетом из Стокгольма в Хельсинки. Я уже застегивал привязные ремни, когда рядом со мной уселся запыхавшийся мужчина, который ворвался в самолет в самый последний момент. Он был неопределенного возраста, среднего роста и хорошо одет. Его серое лицо напоминало высушенную треску, а напомаженные волосы — черную, лакированную жесть. В ответ на многочисленные просьбы бортпроводницы застегнуть пояс, он лишь пожал своими костлявыми плечами и по-английски с явным заокеанским акцентом — заявил:

— Никогда не застегивал, не буду застегивать и сейчас. Хочу всегда чувствовать себя свободным человеком.

Затем он повернулся ко мне и пожелал узнать мою фамилию, профессию, возраст, семейное положение, домашний адрес, размер обуви, состояние здоровья и сколько я зарабатываю. Я сообщил ему свою фамилию, профессию и номер обуви, но ничего более. Он скорчил недовольную мину и заявил, что презирает людей, которые умышленно утаивают подробности о себе. Сам он, например, не имеет от меня никаких секретов.

— Вы из Хельсинки? — спросил он у меня.

— Более того — коренной житель.

— Отлично. Стало быть, вы можете проинформировать меня немножко о столице вашей страны, в которой я никогда ранее не бывал. В Хельсинки есть театры?

— Да, более десяти.

— А опера?

— Есть и опера.

— Хорошо. Но надо полагать, что в Хельсинки есть и тюрьмы?

— Да, к сожалению, две. Тюрьма предварительного заключения и тюрьма, где отбывают наказание.

— А чего сожалеть-то. Я, наоборот, радуюсь, что в Хельсинки есть и театры и тюрьмы. Это означает, что Финляндия не является слаборазвитой страной. Хоть вы и не очень красноречивы, тем не менее не могли бы вы кратко ответить мне на несколько вопросов?

— По-моему, я уже сообщил вам номер своих ботинок.

— Верно, и фамилию, и профессию тоже. Фамилия ваша мне ничего не говорит, а по профессии я могу догадаться, сколько вы зарабатываете в месяц. Ваш заработок настолько мал, что вызывает жалость. Мужчина, существующий на столь мизерные средства, не может, иметь семьи, не говоря уже о собственной квартире. — Как, правильный я сделал вывод?

— Судите сами. Вы, по-видимому, ясновидящий?

— Берите выше, намного выше. Вижу, я отчетливо и, кроме того, далеко, куда дальше, чем многие мои подчиненные. Вижу я и вас насквозь. Вы ошарашены, но вы не человеконенавистник. Вы готовы оказать помощь ближнему своему. Поэтому я прошу вашей помощи.