– Знаю. «Мир неделим на черных, смуглых, желтых, а лишь на красных нас, и белых-их. На белых - тех, что, если приглядеться, их вид на всех материках знаком, на белых - тех, как мы их помним с детства, в том самом смысле. Больше ни в каком».
– Вот и мы так думаем,- сказал Мерцаев и подмигнул своим друзьям…
В начале третьего периода Старшинов забросил «свою шайбу», счет стал 5:3 в пользу белых, и тогда-то и произошло то, на что надеялся Мерцаев, то, что происходит в жизни лишь изредка, но составляет основной ее смысл, то, что позволяет человеку быть человеком, а не скопищем страха, желаний и болезней, то, без чего не было бы ни мечты, ни сказки, ни песни. Сначала я заметил какое-то новое движение на скамейке игроков: кто приподнялся, кто повернул голову, кто крикнул что-то. Это, оттолкнув тренера, к игрокам прошел Тарасов. Отцовски нежными и в то же время мужественно-спортивными умелыми руками он охватил сзади голову нападающего, только что получившего сильную травму, помассировал ему щеки, что-то сказал - и тот распрямился, улыбнулся, что-то ответил. Игрока, сидевшего рядом, Тарасов похлопал по плечу, перед защитниками-виновниками последней шайбы патетически вознес руки, и вот уже стоял перед всей командой, спиной к льду и горячо и кратко объяснял, как надо выигрывать.
Сейчас же на лед вышла первая тройка, еще молодая тогда, но уже знаменитая. Стремительный, неудержимый, выкладывающийся до конца в рывке, в схватке у борта, в кутерьме у ворот, правый крайний начал атаку, передал шайбу левому, восхищавшему зрителей двух континентов артистическими неразгадываемыми финтами, неожиданными передачами и бросками в самый, казалось бы неподходящий момент, а могучий центральный нападающий, с вечной обидой на широком светлом лице (будто говорит: «Так я и знал, что ни фига у вас не выйдет»), уже выкатывался к пятачку.
Наши выиграли 8:5, и к выходу я шел с расслабленно-упоительным ощущением победы. В толпе вокруг горячо радовались болельщики красных, я присоединился к ним, соглашался и поддакивал.
Мы договорились с Мерцаевым встретиться после матча, но, наверное, не поняли друг друга, и я не смог его разыскать. Меня это особенно не расстроило: я успел узнать все, что необходимо для того, чтобы продолжать жить и бороться.
Пронизывающий ветер, вовсю закручивающий у Окружной железной дороги, казался мне первым дыханием весны, легко угадывавшимся в детстве в самый крепкий мороз, когда мы бродили по московским дворам и переулкам и мечтали о том, как будем сражаться с фашистами, помогая народу Испании.
Мы еще любили много песен. У одной из них мне запомнилась лишь строчка припева: «И увидим всех созвездий свет над океаном!…»
И пальмы с долгими листьями, то стрелами устремленными вверх, то тяжело переламывающимися к земле.
