Палисандровая кровать госпожи Альдоби - [2]
На следующий день доктор Розенталь прочел ему письмо, которое хотел послать товарищам из кибуца «Шорашим». Им следует чаще посещать Нафтали, чтобы доказать ему, что он не одинок. «Мы используем современные методы лечения, господин Онгейм, — добавлял врач. — Больной у нас должен быть уверен в своей безопасности». Но Нафтали порвал письмо на мелкие клочки и сложил их в пепельницу, улыбаясь редкой для него улыбкой прорицателя. Затем сказал, медленно цедя каждое слово:
— Господин доктор, что я — сумасшедший оставаться хотя бы на один день в доме, где не могу быть уверен в своей безопасности?
Врач снял очки, изумленно посмотрел на него своими прозрачно-зелеными глазами и, не сказав ни слова, опять водрузил их на нос. Затем сказал:
— Вы, господин Онгейм, человек смышленый и к тому же хитрый.
Итак, Нафтали обдумал ситуацию и понял: здесь он находится как бы в их владениях, и нет больше необходимости бежать. На востоке голые меловые горы, на юге лысые холмы, на севере ограда из кактусов, а ворота распахнуты. Ибо таково условие работников, приходящих из шатров пустыни: ворота должны оставаться раскрытыми. И доктор Розенталь сдался. Ведь он не может допустить, чтобы грязь и гниль накапливались в комнатах, конторе, столовой и кухне. И работяги эти вместе с собой приносят запах козлиного помета из пустыни, гонят больных с места на место, ибо должны завершить уборку до наступления темноты. Иногда Нафтали приводит доктора Розенталя в изумление: «Мы, господин доктор, проживаем на скале, и дом наш, как скала, и настанет день, когда мы запрем ворота, откажемся от всех, от товарищей из „Шорашим“, от госпожи Альдоби, и скажем им: „Предупреждали мы вас или нет?“»
Когда к нему приходили товарищи с юга, он вел себя с ними уважительно, но сдержанно, и они хвалили его за мужество и непоколебимую силу духа. Проверяли новый замок, заглядывали в форточку двери, выходили во двор, постукивая каблуками сандалий по скалистой почве, и тем подтверждали его слова: «скала крепка». Пока однажды Нафтали не сказал: «Они уже форсировали канал, приближаются к „Шорашим“, а сторожа спят, дрыхнут посреди дня, потому что непривычны к полуденному солнцу Эрец-Исраэль. Прикладами „калашниковых“ они стучат в двери: Раус!» — выкрикнул он по-немецки.
Товарищи поблагодарили его за предостережение. Делегацию составляли два ветерана, члены секретариата кибуца Калман Ямит и Авраам Залкинд, и трое молодых, будущих членов кибуца. Улыбаясь и подмигивая друг другу, они благодарили его и украдкой поглядывали на врача, стоявшего в углу двора и попыхивавшего трубкой. «Положись на нас, Нафтали, — сказал Калман, — мы в полдень не спим». Врач похлопал Нафтали по плечу:
— Положись на них, Нафтали.
Он отлично помнил то утро — в тот день еще дул хамсин, — когда госпожа Альдоби рассказала ему: в ее чреве ребенок. Тотчас он понял, что они придут. И нельзя поддаваться сладостной усталости, приходящей с хамсином, подобной той сладости, которая внезапно разлилась по всем его членам, когда он там в одиночку прорвал железную сетку над выходным отверстием канализации. Колени его дрожали, и он попросил у жены разрешения присесть. Это была та самая дрожь, что охватила его в их первую брачную ночь, когда госпожа Альдоби была еще в постели, а он стоял у окна, выглядывал наружу и знал: его обманули, нельзя ему было это делать и кончится все плохо. Когда она сказала ему, он вглядывался в лицо ее, на котором читалось ожидание упрека, в живот ее, дышавший как самостоятельное существо, в тот самый горячий живот, который ночами вбирает его и требует еще и еще, и он наслаждается похотью, следствием своего прежнего воздержания, он возбужден и знает: наказание грядет, но продолжает горячо обнимать ее, страстно припадая к выпуклостям и впадинам ее тела. И она щедра и отзывчива, словно хранила для него это цветение плоти все сорок лет своей жизни. А ведь он и жаждал такого покоя в конце дней своих.
Новый приступ случился с ним в тот же вечер, когда они праздновали месяц со дня свадьбы. Госпожа Альдоби предложила отпраздновать завершение медового месяца, чтобы и многие другие месяцы были подобны этому. Она заказала столик в ресторане у моря. Они сидели за столиком, покрытым красной скатертью, тяжелые красные портьеры прикрывали заоконный пейзаж. Затем возникли официант с черной бабочкой, охлажденное белое вино и язычок пламени в лампе под стеклянным колпаком. Пламя свечей колыхалось, и они казались поминальными. И вдруг он начал пальцами гасить эти язычки пламени, в страхе вглядываясь в красную лампу над аварийным выходом. Потом вдруг выпрямился и издал крик. И сказал извиняющимся тоном:
— Они предупредили тебя. Господин Левит, который крутит пальцем у виска. А ты не прислушалась к их словам, госпожа Альдоби. Быть может, потому что господин Коэн говорит, Нафтали Онгейм работает у нас много лет и, слава Богу, нет у нас к нему никаких претензий. Я еще слышал, как госпожа Левит шептала вам: «Женщине в вашем возрасте, госпожа Альдоби, я бы посоветовала быть не столь привередливой».
