Палец на спуске - [33]

Когда съехали с шоссе на проселочную дорогу, Вацлав впился глазами в ветровое стекло. То, что лежало впереди кверху брюхом, было самолетом «дельфин».

В первый момент он почувствовал облегчение. «Почему, черт возьми, мы больше переживаем за этих юнцов, чем за стреляных воробьев, способных сделать во много раз больше?» И тут он вспомнил о Мартинеке, которого утром встретил у проходной. Почти наверняка это был он. Вацлаву вдруг стало очень жаль Мартинека. Что с ним будет дальше?

Вокруг обломков самолета уже столпились человек пятьдесят любопытных. Тут же находился вахмистр Шмид из бржезанского отделения корпуса национальной безопасности. Вацлав направился прямо к нему. Шмид, отдав честь, начал, запинаясь, докладывать:

— Товарищ подполковник! Летчик капитан Мартинек… двадцать минут назад эвакуирован с переломом руки и ушибом головы. В остальном все нормально, шутил и… говорил что-то непонятное.

— Что же он говорил?

— Товарищ подполковник… он сказал, что это пакость, что у самолета испортились насосы… Вот я теперь охраняю, пока не придет комиссия. — Вахмистр тоже улыбнулся, заметив усмешку на лице Вацлава.

Сломанная рука! Это самое лучшее из всего, что могло произойти. И голова цела, ее, видно, не повредил. Но как, собственно говоря, это могло произойти? Вацлав огляделся. По примятому клеверу и следам на пашне легко можно было определить направление падения самолета. Какое тут падение! На расстоянии добрых четырехсот метров ясно просматривались три следа от шасси вплоть до того темно-зеленого места в пятидесяти метрах от обломков самолета. Совершенно очевидная и типичная вынужденная посадка. Вон до того места! Вацлав побежал туда. Вступив в заросли старого, густого, засоренного бурьяном клевера, он сразу же наткнулся на позабытую ржавую ограду. Не совсем позабытую, однако, если судить по тому, что не один, видно, год сенокосилки объезжали ее и оставляли нетронутой. Вацлав усилием воли подавил в себе злость и попросил вахмистра очистить поле от людей, пока не приедет комиссия.

Затем он отвез отца на площадь.

— Мне нужно побыстрее назад. Понимаешь?..

Якуб согласно кивнул. Тихо урчал мотор. Несколько минут они сидели молча, хотя думали об одном и том же: сейчас они похожи на людей, которым нечего сказать, но для разговора не хватило бы и целых суток.

— Завтра здесь должно состояться какое-то заседание, — произнес наконец Вацлав.

— Да, заседание комитета. А откуда ты об этом узнал?

— Нет, другое. Созывает его дед Алоис…

Якуб улыбнулся.

— Не смейся, у них есть… — Вацлав не договорил. Что у них на самом деле есть: злые языки, острые зубы или желание кусаться? Он этого не знает.

Якуб спокойно ответил:

— Не надо это драматизировать, Вацлав. Я ведь здесь дома.

Больше они ничего не сказали. И это было к лучшему. Они понимали друг друга, все было ясным, лишние слова были ни к чему.

Якуб положил руку на колено Вацлаву:

— Ну, передавай привет Милене!

— Приеду, как только немного освобожусь.

— Надеюсь, что это будет раньше, чем через полгода! — усмехнулся отец, вылезая из машины. Он совсем забыл про выпотрошенные форели, завернутые в крапиву и чистое полотенце.

А Вацлав, выехав на шоссе, довел скорость до ста километров, а на государственной автомагистрали — до ста двадцати. Он не любил, когда жизнь вдруг подбрасывала проблемы, которых не ждешь.

При первом взгляде на Мартинека Вацлав успокоился: тот сидел на кровати, помешивая кофе правой рукой. Левая рука его покоилась в гипсе, на голове была повязка. Отнюдь не калека на костылях.

— Как у тебя с головой? — спросил Вацлав, подходя к кровати, и, когда Мартинек с улыбкой ответил, что удар был совсем незначительным, чтобы получить сотрясение мозга, началась обычная беседа посетителя с больным.

— Ничего себе незначительный! Крылья на полметра врезались в землю!

— У меня не такие уж острые ребра.

Он отпил кофе, причмокнул языком и посмотрел на Вацлава. Взгляд его был печален, но в глазах светилась необычная мягкость, скорее даже нежность, а может быть, и благодарность за такой «пустяк», что он остался в живых и не превратился в калеку. Вместе с этим в его взгляде угадывался и немой вопрос.

— Судя по тебе, через месяц будешь сидеть в самолете.

— Надеюсь, — ответил капитан, улыбнувшись. Не эта мысль вертелась в его перевязанной голове. Он высказал ее вслух сам: — Если только меня к нему подпустят…

— Что ты еще подумал?

Капитан промолчал, снова отпил кофе.

— Четыре происшествия за последние два года, — продолжал он, — да сегодня еще два. Сам не понимаю, как возможно все это натворить.

— За последнее происшествие ты не отвечаешь.

— Как это понять? — спросил летчик, и глаза его вдруг заблестели.

— Я был там сегодня. До приезда комиссии. Там находится заброшенная ограда, которую ты не мог заметить. Если бы не это, тебя бы еще и наградили за сохранение машины и мастерски выполненную вынужденную посадку.

— Вот видишь, как мне не повезло! Увидит ли эту ограду комиссия?

— Это… — Вацлав запнулся, но закончил уверенно: — Само собой разумеется!

И каждый подумал при этом, что все будет зависеть от состава комиссии.

Они молчали. Вошла сестра и подала Вацлаву кофе, который попросил ее принести лечащий врач, надпоручик. Вацлав спросил капитана, надо ли что-нибудь передать жене, друзьям.