Паладины госпожи Франки - [17]

— Не очень, но, похоже, придется, — раздумчиво начала Франка, глядя прямо ему в лицо. — Из-за вас в конечном счете у меня от почти нового башмака подошва отлетела. И пешком далеко не уйдешь с этой раззявленной пастью, и как я теперь в виду всего гэдойнского населения в седле поеду, да еще с моим лесным умением? Вот что: берите моих детей и езжайте, а я потихоньку босиком доберусь, дворами и огородами. Ваш официоз мне с приплатой не нужен.

В ее тоне, чуть гаерском, чуть сердитом, проглядывала на сей раз и неподдельная властность. И Яхья со сладким ужасом вдруг понял, что всё это — взаправду.

Часть II ПАЛОМНИЧЕСТВА

Рассказ Френсиса

«Я, Френсис, раб Господа нашего Иисуса Христа, начинаю свое повествование. Веду я его изустно, ибо нет ни охоты, ни времени марать бумагу. И всё равно я должен сказать Богу обо всем, что произошло со мной, дабы Он поставил на этом Свою печать. Тогда это будет истинно.

Наш предок Ричард Роувер, быв при Генрихе Восьмом в достаточно коротких отношениях с милордом Кромуэллом, составил свое состояние почти теми же способами и почти столь же успешно, как и милорд, и после опалы последнего сохранил — если не прежнее высокое положение, то деньги и голову. Как оказалось впоследствии, это второе было самым существенным, ибо голова у него была светлая; особливо в том, что касается финансов. При королеве-католичке Мэри один из второразрядных Роуверов, не желая поступиться своею верой, отплыл за море, в некую страну, которая находилась подальше Майорки и несколько ближе Вест-Индии, и там, по слухам, укоренился. Мой дед остался и приумножил капитал, выгодно присоединив к своему недвижимому имуществу имущество родича. Во времена королевы Бесс и короля Якова богатство Роуверов удесятерилось. К слову, многие из нас — потомственные моряки, на что указывает наше фамильное прозвище, ибо в Англии если ты негоциант — то и моряк, а если моряк — то почти всегда капер или просто морской разбойник. Именно тогда многих наших единоверцев (как и вообще англичан) охватила жажда странствий и горячка открытий, и мы вспомнили про некую страну, где благополучно произрастал выходец из рода Роуверов. Проторил нам дорогу сэр Уолтер Рэли, в юности поэт и возлюбленный Величайшей Королевы всех времен и народов, а в зрелые годы — адмирал. Он сначала уверил короля Якова, что намерен искать золото Гвианы, а позже, разузнав все доподлинно, укрыл от того землю обетованную своею ложью. И тогда старцу отрубили голову на высоком помосте, объявивши его государственным изменником. Однако новые Роуверы возглавили его эскадру и отбыли на его флагмане по пути, что указал им Господь. С тех пор в Динан (так звались эта страна и архипелаг) отплывали самые дерзкие из нашего рода, и дух сэра Уолтера мог быть удовлетворен содеянным.

Далее, когда один из Кромуэллов по воле Божественного предопределения свергнул Стюарта и занял его трон, сей Лорд-Протектор вспомнил и о нас. Мы исполняли его волю на море, гибли, но побеждали, и золото всех стран текло в фамильные сундуки, обращаясь затем в пашни, дома и мануфактуры.

Меня воспитывали так же точно, как и всех молодых Роуверов: в любви к деньгам, кровавым столкновениям и широкому морю. Но я выродок из рода. Всю жизнь я тяготел к иному. В бытность мою еще почти дитятей отец мой затеял перестройку загородного дома в соответствии со вкусами знатных гостей, придворных и любимцев Веселого Монарха Карла, которых ему приходилось принимать. Среди прочих ремесленников он призвал и чужеземных скульпторов. И я заболел навечно и неизлечимо. Перед нежным и греховным миром Венер и Купидонов, Амуров и Психей, нимф и эфебов я бы еще устоял. Но жажда мять глину, плавить воск, снимать с гранита фаску теслом, более острым, чем клинок, высвобождать из дерева и мрамора заключенные в них формы… Таясь ото всех, я бегал к итальянцам, и они полушутя обучали меня азам и начаткам своего мастерства. Всё шло мне в руки и запечатлевалось в душе.

Года через полтора, когда отделка усадьбы была завершена, они уехали, а я бросился в покаяние. Но зараза во мне была неизгладима. Руки набухали от желания осязать, впиться в плоть камня, и она казалась мне более прельстительной, чем женская. Я и у штурвала отцова брига стоял, будто мял в руках податливую материю воды, и чертил путь на карте, словно борозду на крепком камне вел, — так горело во мне это недостойное для истинного христианина ремесло.

Будучи уже вполне зрелым юношей, задумал я поститься сорок дней, как Господь наш Иисус, чтобы он спас меня и указал мне путь. И вот уже на девятый день ко мне снизошел в моем полусне ясный голос, подобный веянию летнего ветра: «Жди вестей от берегов дольных, из земли незнаемой».

Тут как раз пришел из Динана с тремя галерами кузен мой Вулф. Его отца — и того уж едва помнили в нашей семье, а он вообще родился от иноземки: низкорослый и плотный, чернокудрявый и кареглазый. В ухе у него болталась золотая серьга с крупным изумрудом: подарок моряку от богини Амфитриты, пояснил он, смеясь всеми белыми своими зубами. И сразу стал в доме как свой: все полюбили его и все жаждали его общества. Разумеется, любовь эта подогревалась чужеземными гостинцами. Моей матери он преподнес меха диковинной красоты и пышности, отцу — кольчугу, тонкую и гибкую, как кожа (но и не всякой пулей пробьешь) и глиняную флягу с запечатанным горлом, где оказалось тягучее, с запахом чужих трав, вино цвета корицы. Еще я помню массивное янтарное ожерелье и такой же браслет, выточенный из цельного куска; трубы шелков, мягких и плотных, как шагрень; серебряные шкатулки и кинжалы из блескучей стали с инкрустацией из самоцветов; странные сухие варенья из сливы или абрикосов, скатанные точно свиток, и такие же с виду пластины соленой рыбы, красно-золотистой и тающей во рту.