Паладинские байки - [39]

Оливио поклонился:

– Очень рад знакомству, уважаемые дон Сальваро, сеньоры Сальваро!

Услышав фамилию Оливио, граф взглянул на него с любопытством, но ничего не сказал. Напрямую спрашивать у паладинов, из каких семей они происходят и кто их родители, всегда считалось неприличным.

– Добро пожаловать в Кастель Сальваро, сеньор Альбино, – сказал только граф. – Друзьям моего сына здесь всегда будут рады. А теперь идемте, нас ждут дамы.

В гостином зале все повторилось, и причем почти так же бурно: матушка, донья Маргарита Сальваро, высокая, по-прежнему стройная и красивая, несмотря на свои пятьдесят лет и пять детей, обняла Робертино и заплакала:

– Как же ты вырос, о боги, подумать только… такой красавец стал…

Невестка, Кармина, обнимать его не стала – приличия не позволяют – но и она была очень рада его видеть. А сестра-близнец Алисия наоборот, на приличия наплевала и вовсю целовала Робертино. Вокруг радостно прыгала десятилетняя племянница Леа. Оливио скромненько стоял в стороне, ожидая, когда накал страстей спадет, и его представят и дамам.

Дамам Оливио тоже понравился, как и графу, это Робертино сразу понял.

За ужином младшие Сальваро только и делали, что расспрашивали Робертино о паладинской жизни, на что он отвечал довольно однозначно, даже Алисия немножко обиделась – мол, и в письмах мало паладинскую жизнь описывал, и при личной встрече говорить не хочет. Доминико, лишенный возможности добраться до паладинского меча (сидел на коленях у матери, Кармины), жадными глазами смотрел на сверкающий в свете светильников золотой акант на дядином плече. И вполне очевидно завидовал сестре – ведь Леа позволили сесть прямо рядом с Робертино, и она то и дело его обнимала и целовала со всей детской непосредственностью, а мечом и мундиром, к великой досаде Доминико, не интересовалась совсем!

Робертино выдохнул только поздним вечером, когда слуги провели его и Оливио в верхние покои, где паладинам приготовили комнаты. Собственно, это были покои самого Робертино, где он жил до того, как стал паладином, только теперь там поселили обоих друзей. Робертино даже не стал осматривать свои бывшие комнаты, так устал. Сил хватило только на то, чтоб помыться и залезть под стеганое шерстяное одеяло.

По привычке, въевшейся в них за три с лишним года в паладинском корпусе, парни проснулись рано, еще только-только светало. Робертино вылез из-под теплого одеяла, пошел в мыльню и только отвернув старинный кран на умывальнике, вспомнил, что здесь не королевский дворец со всеми удобствами, здесь истопник только по вечерам котел нагревает. За ночь вода успела остыть. Впрочем, холодные умывания были делом привычным. Согнав остатки сна, молодой паладин надел старые штаны, тренировочные башмаки и рубашку, стукнул в дверь комнаты Оливио:

– Подъем!

Из-за двери донеслось:

– Какое «подъем», я раньше тебя умыться успел, – дверь открылась, и на пороге оказался одетый точно так же Оливио. – Здесь можно где-нибудь пробежаться?

– Само собой. Думаешь, меня до корпуса тут в коробочке с ватой держали? – хмыкнул Робертино. – У Сальваро суровое воспитание.

Они сбежали по галерее вниз, на широкую стену замка, и остановились, глядя на море, видное в просвет между двух горных склонов.

– Вот каждый день я видел отсюда море, – сказал Робертино. – И страстно хотел стать моряком. Но боги распорядились иначе, и я теперь думаю – оно и к лучшему.

Он перевел взгляд на стену. Между зубцами наружной стороны и балюстрадой внутренней по стене шла дорожка в четыре фута шириной. Робертино топнул по ней, проверяя, нет ли росы, не будет ли скользко.

– Будешь бежать – смотри под ноги. Иногда сюда доползают улитки, можно поскользнуться.

И он рванул вперед. Оливио побежал следом, и очень скоро перестал мерзнуть, хотя поначалу, когда он вышел на стену, у него зуб на зуб не попадал.

Улитки действительно попадались, и один раз он все-таки на них наступил, нога поехала в сторону, но паладин не упал, быстро выровнял движение и после того стал внимательнее смотреть под ноги. Робертино на улиток не наступил ни разу.

Обежав весь замок по стенам, друзья снова поднялись на галерею и потом в верхние комнаты. Растираясь в мыльне мокрым холодным полотенцем, Оливио спросил:

– Я понимаю, это не очень-то вежливо спрашивать… но почему тебя отправили в паладины? Или ты сам захотел?

Прежде чем ответить, Робертино опрокинул на себя большой ковш холодной воды, потом набросил на голову полотенце и старательно вытер волосы. И только потом сказал:

– Сам же знаешь – во многих семьях младших сыновей или внуков отправляют в паладины или в монастырь. Хотя… это не про нашу семью. Отец в состоянии нас всех обеспечить наследством, и дело не в этом. Моя матушка в юности была послушницей в монастыре Девы. Полные обеты принести не успела, но готовилась… а потом на каком-то празднике храмовом увидела отца. И влюбились они друг в друга без памяти, прямо как в старинных балладах. Настоятельница отпустила ее, но с условием, что взамен кто-то из ее детей должен будет посвятить жизнь Деве. Так что кому-то из нас все равно пришлось бы – с такими обетами не шутят. Когда выяснилось, что моряком мне не быть, отец мне напомнил об этом мамином обещании и спросил, не хочу ли я уйти в паладины вместо Хайме. Поначалу-то отец с мамой именно его, как самого младшего, хотели во исполнение обета Деве посвятить. Я подумал…. И согласился. Как-то жалко было Хайме – он тогда был совсем мелким и много болел, мы все думали, что вырастет слабым и болезненным. А если так, то останется ему только в монастырь, а не в паладины. Такой жизни я ему бы не хотел, так что решил материн обет исполнить сам. Она уж много раз говорила, что жалеет о том, что не осталась монахиней, и что кому-то из нас за ее обеты придется отдуваться… но… я думаю – зря. Тогда бы ведь и нас никого не было. Ни Хосе, ни Марио, ни меня и Хайме с Алисией… И Доминико с Леа тоже.