Палачка - [13]

— Привет, — хором сказали двое мальчиков. — Мы Петр и Павел.

Это были близнецы — ни внешностью, ни одеждой не отличались друг от друга, и только проборы в гладких черных волосах были у них на разные стороны.

— Привет, — сказал четвертый. — Я Альберт. У него были большие, похожие на оленьи глаза. Чудесные каштановые волосы, спадавшие на плечи, скрывали его уродство — горб.

Пятый парень так и стоял, полуприсев и повернувшись к стене. Он сопел, ожидая новых ударов, и не прислушивался к разговору.

— Ну, чего вы там! — нетерпеливо сказал он. — Давайте!

— Шимон, — сказал Франта, — ты подставил жопу даме. Ну что ж, по крайней мере она узнает тебя с лучшей стороны.

Парень повернулся. Это был верзила с невероятно маленькой головой; остриженная наголо, она напоминала раздувшийся теннисный мяч. Увидев Лизинку, он выпучил глаза и широко раскрыл рот.

— Молись, Шимон! — загрохотал Альберт неожиданно низким голосом. — Ангел Господень явился покарать тебя за всех кошек, которых ты придушил!

Силач грохнулся на колени и закрыл лицо ладонями, которые были больше его головы.

— Пощадите! — закричал он срывающимся голосом.

В ответ раздалось громкое ржанье пяти молодых глоток.

— Ну и кретин же ты! — сказали Петр и Павел. Отняв пальцы от лица, он недоверчиво посмотрел на Лизинку заплаканными глазами.

— А я Рихард, — сказал парень, который ее привел. — Привет!

Его очаровательно бледные щеки — более всего бы подошли бы пастушку с буколического гобелена — быстро залил румянец — впервые, подумалось ему. Не из-за проклятой болезни, а от самого обычного смущения — не иначе как к нему возвращались здоровье, счастье, радость молодости…

Влк смотрел, как парень нащупал последний позвонок „Пятерки“ и мгновенно связал из пеньковой веревки необычную петлю с причудливым узлом.

— На помост его, живо! — весело сказал он ассистентам.

„Пятерку“ еще не успели поднять, как он ловко набросил ему на шею петлю и затянул так, что узел торчал под левым ухом наподобие пышного банта.

— Ну, поехали! — скомандовал он и оттолкнул треногу.

Послышался треск, как от удара линейкой. „Пятерка“ шумно выпустил газы и вытянулся почти до земли, насколько позволил позвоночник; без признаков жизни он плавно вращался вместе с веревкой вокруг своей оси.

Из угла, где стояли понятые, послышались жидкие хлопки. Краем глаза Влк заметил, что Доктор тоже аплодирует. При всей своей природной широте натуры он ощутил горький привкус ревности и в тот же момент понял: чтобы этот талант никогда не смог встать на его пути, он всегда должен находиться с ним рядом.

Его разбудила резкая боль в паху, и как только он сообразил, в чем дело, едва сдержался, чтобы не убить эту шлюху. Бог знает, откуда их свозили на эти вечеринки — все новых и новых ненасытных самок, и именно он — непонятно, каким темным инстинктом они распознали его способности, — возбуждал их до невменяемости. Чем решительнее он от них отмахивался и избегал их, — он знал, что его супружеская верность была почти патологической, но ничего не мог с собой поделать, — тем больше они его преследовали. Эта умудрилась проникнуть в комнату, залезть к нему в постель и наброситься на него, пока он спал. Он был уверен, что если врежет ей, то только еще больше распалит, и потому попросту выставил ее за дверь.

Он взглянул на ночной столик в стиле рококо, где с фотографией его жены стоял будильник. Была лишь половина второго, но он знал, что уже не уснет. Он вышел на террасу. От охотничьего замка луг спускался к берегу озера, где еще мерцал огонь и звучали голоса. Догадаться, кто там, было несложно, но он решил убедиться наверняка — усталость не позволила ему сделать это вчера вечером.

Идея Влка была проста — Акции, которые до сих пор проводились бессистемно, как Бог на душу положит, должны проводиться один-два дня в неделю, чередуясь с днями отдыха как для палача, так и для судей, прокуроров, специально назначенных адвокатов и других лиц, имеющих непосредственное отношение к экзекуциям. Естественно, его активно поддержали многие заинтересованные лица — одним из первых, к счастью, Доктор, хотя тот никогда здесь не появлялся (Влк объяснял это слишком высоким его положением). Вскоре нашли и подходящее местечко — бывший охотничий замок, одно время служивший гостиницей люкс для буржуазии, а ныне конфискованный у одного из первых изменников родины и только что оставленный какой-то спецгруппой. Замок был расположен в прекрасном месте: почти у самого въезда в город и вместе с тем на охраняемой военной территории. В ходе операции „Охотничий замок“ Влк доказал сам себе, что он не только организатор Божьей милостью, но и прирожденный дипломат: этой затеей он снискал множество симпатий, а главное, она дала возможность регулярно собирать вместе всех, кто был ему нужен.

Вот и сейчас, когда у него появился первый серьезный конкурент, он шагал по ночному лугу с чувством игрока, у которого на руках все козыри. Августовский воздух был довольно холодным, но ему, тогда еще сорокалетнему мужчине, буквально переполняемому брожением умственных и физических сил, было даже жарко. Он с удовольствием шел по траве босиком, голый, лишь обмотав полотенцем бедра, — не из ложного стыда, а от сознания, что полная нагота лишает его, самого выдающегося человека, последнего грамма достоинства. Поэтому он чрезвычайно досадовал на себя за то, что даже в столь благоприятное время не настоял, чтобы клиентов поставляли ему уже раздетыми. Какой-то идиот из Института права разразился против него целым трактатом с документами и иллюстрациями, где доказывал, что различие между варварством и цивилизованностью заключено именно в куске материи, прикрывающем половые органы во время Акций. „О нет! — хотелось тогда ему крикнуть. — В этом-то заключено еще и различие между мужчинами и хлюпиками, которые только грозятся вздернуть кого угодно, а сами валятся в обморок, едва клиент перднет!“ Но, разумеется, так и не крикнул: он уже научился относиться ко всему философически, он понял, что выгоднее снести оскорбление, но продолжать казнить, чем потерять любимую работу. Поэтому он продолжал вешать „их“ в холщовых балахонах, не в силах отделаться от неприятного чувства, что в таком виде они слишком уж похожи на человеческие существа. Он добился, чтобы они поступали к нему под номерами — никаких имен, но и после этого без долгих церемоний сразу брал их за глотку — не хотел замечать всего остального. Это принесло ему репутацию величайшего умельца, но он, не склонный к самообману, точно знал: и у него есть своя ахиллесова пята. И, наблюдая, как этот парень Шимса вяжет свою сложную петлю и оглядывает при этом клиента с головы до ног, словно мясник, любующийся поросенком, он еще более точно знал: вот он, его Парис, натягивающий тетиву лука!