Палач - [65]

Правда, в начале зимы самый молодой из них попытался заговорить с палачом. Подставляя ладонь первому снегу, он сказал: «Снег идет – значит, наш палач пощипал своих гусей». В ответ на известную шутку Гудо вплотную подошел к стражнику и, сняв капюшон, тихо произнес: «У меня нет гусей. Это щиплет гусей другой палач. Может быть, твой».

Стражник отскочил в сторону и несколько раз перекрестился. С тех пор ни стражники, ни служащие муниципалитета не заговаривали с палачом первыми. Да и он не нуждался ни в каких разговорах. Будь его воля, он бы охотно заменил слова жестами.

Ему и сейчас вспомнился один из уроков, когда Гальчини говорил тихим, надтреснувшим голосом:

– Слова были и есть колдовство. Словом можно осчастливить или повергнуть в отчаяние. Благословить или наложить проклятие. Словом обнадеживают и обманывают. На слова надеются, но и веры им нет. Куда надежнее понимаемые жесты. Особенно для тех, кто их придумал и посвятил людям разумным. Ведь каждый палец руки является определенным символом. Большой палец имеет значение духовности и божественности, указательный – логики и ума, средний – добродушия и милосердия, безымянный – раскаяния и просьбы о прощении, мизинец – веры, надежды и доброй воли…

О, как долги и утомительны были уроки Гальчини!

Гальчини… Гальчини… Воспоминания о нем по-прежнему мучили последнего ученика старого палача, не желая покидать несчастную голову Гудо.

Стремясь освободиться от преследования тени учителя, Гудо остановился посреди улицы и трижды обернулся вокруг себя. Порывшись в карманах штанов, он достал кусок мела, которым делал записи на стене рыночной площади, чтобы знать, кто и сколько должен пошлины по проданному товару. Повертев его в руках, господин в синих одеждах подошел к стене дома и нарисовал почти правильный восьмиконечный крест тамплиеров.

Точно такой же рисовал Гальчини, когда хотел на время освободиться от назойливой мысли или нежелательной работы, а затем, стерев его, предаться им на свежую голову и с пониманием. Получалось, что этот крест принимал на себя человеческую неготовность к размышлениям или действию.

Гудо осмотрелся. На город надвигалась предвечерняя пора. Еще не стемнело, но на сжатой домами улочке было сумрачно. Ни в начале, ни в конце улицы Гудо никого не заметил и даже улыбнулся.

Что за ребячество – трижды вращаться вокруг себя. А крест?.. Пусть немного побудет. Ему действительно в эти дни нужно освободить себя от мыслей и всякого труда. И хорошо было бы выпить кружку густого, хмельного пива.

Гудо похлопал по правой стороне своего камзола. В его потайном кармане были надежно спрятаны деньги, полученные за выполнение обязанностей палача. И если в первый месяц бюргермейстер с кислым лицом выдавал ему серебро, которого едва хватало на пропитание, то перед Рождеством он был необычайно щедр.

Еще бы! По первому снегу и в последующие торговые дни в город пожаловало столько продавцов и покупателей, что их стало едва ли не вполовину больше жителей Витинбурга. Теперь его мастеровые бюргеры с двойным усердием трудились, чтобы подготовить к следующему торговому дню не только заказанные товары, но и те, что составят определенный запас. Изготовление впрок не поощрялось уставами цехов, и даже наоборот, цеха седельщиков, кожевников и скорняков запрещали это. Но возросший спрос подстегивал мастеров, и многое уже производилось на возможную продажу.

К тому же появление в городе множества гостей и деньги, которыми теперь располагали бюргеры, оживили харчевни, где все больше и больше продавалось пива, вина, окороков, сыров и много другого съестного. И опять же, сытые гости и охмелевшие горожане чаще стали посещать домик старой Ванды, где их с восторгом встречали гулящие девки. И от этого налога в казну города потек все набирающий силу ручеек серебра.

Бюргермейстер был доволен. Он так много делал для города и его бюргеров. Хотя, стараясь быть справедливым, кое в чем благодарил и господина в синих одеждах. Вот поэтому в потайном кармашке Гудо теперь было серебро и он мог свободно им распоряжаться.

Гудо для порядка прошагал по нескольким улицам города, побывал на рыночной и Ратушной площадях, а затем зашел в лучшую харчевню на улице Трех гусей.

Здесь было шумно. Раздавался смех, и подвыпившие компании за разными столиками поочередно затягивали песенки и даже цеховые гимны, которые пели с гордостью.

Хозяин харчевни Кривой Иган с застывшей слезой счастья в здоровом правом глазу то и дело наливал пиво в кувшины и едва успевал покрикивать на своего сына и двух нанятых мальчишек, чтобы они поскорее подавали на столы выпивку и закуску, которую непрерывно жарили и варили старая жена и сестра хозяина.

Да, начало зимы очень радовало Игана. Вот так хотя бы до весны. А дальше…

Дальше мысль Игана оборвалась. Его счастливый взгляд, непрерывно блуждающий от наливаемого кувшина к столам, где усиленно поглощались прикупленные им запасы, застыл. Почувствовав, как по руке течет не попавшее в горлышко кувшина пиво, хозяин харчевни тихо выругался.

Иган был рад увидеть любого, кто входил в двери его харчевни. Любого, но только не его… Господина в синих одеждах.